Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
НИКОЛАЙ. Нет, не брезгую, просто руки следует целовать красивым дамам или священникам. Разве я священник или красивая дама?
[13]
— Этот суд, — вспоминал Могилёв, — был первым, в который оказались вовлечены не все: бóльшая часть группы наблюдала его в качестве зрителей. Зрители наградили нас аплодисментами.
«Заметьте, что это — первый раз, когда мы заканчиваем наш эксперимент на оптимистичной ноте! — воскликнул Герш. — Первый раз зрителям не хочется повеситься с тоски!»
«Если им хотелось повеситься с тоски раньше, — возразил ему я, — в этом винить нужно не нас, а особенности нашей отечественной истории…»
«… Другими словами — всё-таки нас самих, — закончил он. — Ведь история — это люди, а люди продолжаются в своих детях, телесных и духовных. Это ведь Сталин уверял в том, что сын за отца не отвечает? Юридически — да, но незримо, неизъяснимо сын отвечает и за отца, и за деда, и за всю линию предков».
«Снова нечто из области… еврейской мистики, — раскритиковал его Штейнбреннер. — Или индийской. Впрочем, господин Шульгин и сто лет назад отличался… Я аплодировал вместе со всеми, но справедливости ради должен сказать, что эта сцена содержала ряд существенных неточностей! Собственно, я готов был бы представить об этом аналитическую статью объёмом где-то в четверть авторского листа или даже в половину…»
«Альфред, сделай одолжение! — обрадовалась Ада. — А то общая выработка с Юсупова — какой-то мизер!»
«С удовольствием, — кивнул Альфред. — Ну а пока позвольте в устной форме! Прежде всего, как я уже и говорил, участие Алексеева кажется совершенно невероятным. И потому, что исторический Алексеев находился на лечении в Крыму в декабре [тысяча девятьсот] шестнадцатого, и потому, как точно было замечено, что никогда раньше не служил по жандармской части, и потому, что работало же официальное следствие, и потому, наконец, что, зная его характер, любой скажет: он нашёл бы предлог, чтобы отказаться от такого неприятного ему поручения…»
«И ещё по одной причине, — перебил его Борис. — Надо ведь и характер государя тоже принимать в расчёт. А тот, конечно, не видел в случившемся никакого события общегосударственной важности! Для него это было просто частным делом, как бы неприятным скелетом в шкафу. Муж его племянницы убил его же собственного «семейного доктора» или, правильней, «народного лекаря». В этой неприятности он как глава семьи должен был разбираться сам и просто из чувства порядочности не нашёл бы возможным привлекать к её разбору государственного человека на службе, да ещё и начальника штаба верховного в воюющей стране. Он был неправ в оценке значимости события, но кто за это чувство скромности кинет в него камень?»
«Кто угодно! — усмехнулся Иван. — Ты по коммунистическим и всяким «вместолевым» форумам в Сети пробегись хоть разок…»
«Я собирался сказать примерно то же самое, — подтвердил Штейнбреннер, — только в менее похвальном модусе… Далее: не было никакой необходимости собирать вместе всех этих людей, а хватило бы побеседовать с каждым по отдельности…»
«Может быть, всё же имелась необходимость? — робко спросила Марта. — Чтобы дать Феликсу возможность оправдаться?» Альфред, пожав плечами, продолжил:
«… Наштаверх в исполнении Ивана, что тоже всем бросилось в глаза, говорит слишком аргументированно и слишком гладко. Реальный Алексеев, как все знают, оратором не был. Андрей Михайлович, конечно, умело сымпровизировал, предположив, что кто-то «поправлял ему слог»…»
«Да вы же и поправляли, Пал-Николаич! — извернулся «Шульгин» под общий смех. «Пал-Николаич» осанился, приобретая надменно-милювское выражение.
«Это не я! — пояснил он. — Господин Гучков, скорее… Где он, кстати?»
«Ушёл жарить шашлык, — пояснила Лина.
«А! — поразился Штейнбреннер. — То есть это важно для исследовательской группы?»
«То есть, по-твоему, это неважно? — тут же накинулась на него Лина. — Вот и сто лет назад тоже так было, когда ответственные люди кормили фронт, а всякие умники толкали речи с думской трибуны! Будь у нас побольше ответственных людей вместо умников, авось и Первую мировую мы бы не просрали!»
«И наконец, — продолжил Альфред, отмахнувшись рукой от «большевички», — мне остаются совершенно непонятны иррациональные аргументы матушки-настоятельницы, всё это «раздувание силы через энергию людской злобы». Ну что это, в какие логические рамки это можно засунуть? Над нами читатели будущего сборника просто посмеются!»
«Мне, например, эти аргументы совершенно ясны! — встрял Герш. — И разве не естественно, что именно Елисавета Фёдоровна их привела?»
«А я так просто это почувствовала! — созналась Лиза. — Увидела Распутина как чёрного паука, который сначала был крохотным, а потом нездоровое внимание людей к нему надуло его через соломинку до размеров лошади».
«Через соломинку надувают не пауков, а лягушек! — парировал Альфред. — Разумеется, я не утверждаю, что сам когда-либо пробовал, но…»
На этом месте рассмеялась даже Ада, и, под общий смех подойдя к нашему «Милюкову», легонько потрепала его по плечу со словами вроде: «Ну всё, всё, уймись… молодец! А статью всё же напиши, ладно?»
«И я очень благодарна Альфреду за эту будущую статью, — пояснила она, обратившись ко всем, — потому что, похоже, с Юсуповым мы закончили, больше из этой темы ничего не выдавить. Нет, плохо работать по воскресеньям! Ребята, возьмитесь уже за ум! Давайте-ка с новой недели поэнергичней! А то, если так дальше пойдёт, вы опозорите своего «царя», он не подготовит книгу, а мы получим неаттестацию по весенней сессии и вылетим из вуза со справкой о неоконченном высшем! Вы хоть понимаете, как это всё серьёзно?»
«Александр Фёдорович, вам бы самому побольше заниматься сейчас нашим проектом, а поменьше — общественной деятельностью и разными следствиями…» — негромко выговорил «отец Нектарий», не глядя ей в глаза. Ада несколько сердито посмотрела на Алёшу, но ничего ему не ответила.
«А шашлычком-то как тянет, а-а-а! — мечтательно проговорила Лина. — Уже ведь и здесь чувствуется…»
Ну, после этих слов на дальнейшей работе в тот день можно было, конечно, ставить крест. Я объявил о том, что на сегодня мы закончили, и молодые коллеги весело высыпали на улицу.
[14]
— Марк, — рассказывал Андрей Михайлович, — орудуя у самодельного мангала, действительно успел нажарить целое пластиковое ведёрко курятины и сокрушался о том, что мы вышли так поздно: ведь всё стынет! Лина звонко чмокнула его в щёку.
«Нет, а что такого?! — сразу попробовала оправдаться она. — Неисторично, да? Октябристы не дружили с большевиками?»
Я отказался от своей доли мяса, не из принципа и тем более не ради какой-то демонстрации, а, скорей, по монастырской привычке. Великий пост ведь продолжался, а наступающая неделя в том году была, кстати, Страстной.
В общей расслабленно-непринуждённой атмосфере Ада подвела ко
