Голоса - Борис Сергеевич Гречин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я не очень понимаю вас, Иван! — пришлось мне признаться. — Всё наблюдаю за вами и всё не могу понять: кто вы? Что вами движет?»
Молодой человек хмыкнул:
«Если б я сам себя понимал… Что мной движет? Давайте считать, что честолюбие: так проще. Оно, конечно, тоже, но больше — чувство какой-то болезненной обделённости по сравнению с другими людьми. Нечто вроде мягкого синдрома Аспергера, только не в эмоциональной области, а в духовной, наверное… Не знаю, зачем я об этом говорю, — как-то кисло сморщился он. — И так уж я слишком многое сказал! Тем более что у нас теперь установлен официальный исповедник…»
«… К которому вы, конечно, тоже не пойдёте», — закончил я. Собеседник пожал плечами.
«Про синдром Аспергера Иван наговаривает на себя, — прокомментировала Ада. — Он явно будет поздоровее многих наших… неуравновешенных дамочек. Кстати, о них: вы ещё не успели побеседовать с Мартой — сами помните, о чём?»
«Не было случая!» — признался я.
«Понимаю, но вот сейчас как раз и есть возможность! Поглядите-ка на неё, как она одиноко стоит со своим пластиковым стаканом, в то время как «отец Нектарий» вместо того, чтобы ухаживать за будущей матушкой, чешет языки с Лизой и её кавалером! Духовенство, тоже мне… Подойдите к ней, отведите в дом да поговорите! Я, конечно, не настаиваю, но… вы что же, ваше величество, хотите, чтобы я её сама допрашивала? Ей ведь от этого не будет никакого удовольствия!»
«Вы очень настойчивы, Алексан-Фёдорыч», — пожаловался я.
«Служба такая! — парировала девушка. — Настойчив, да, а разве это плохо? И разве я что-то сказал не по делу?»
«Все эти оговорки в окончаниях — прямо тема для диссертации «Речевой гендер как инструмент изучения личности»», — заметил Иван с лёгкой усмешкой.
«И этот тоже тут… трансфобствует! Скажи ещё «личностных патологий»!» — огрызнулась Ада. Я же, оставив их дружескую перепалку, действительно направился к одинокой Марте.
Та стояла боком ко мне — но, когда я приблизился, повернулась, уставилась на меня своими широко открытыми выразительными глазами.
«Мне так неловко…» — тихо выговорила она.
«За что?» — только и получилось у меня спросить.
«За всё! За утреннее письмо, за эти… глупые «улыбочки» эти. Вы всё же меня послушали!»
«В том числе и вас, — согласился я. — И, в общем, не жалею».
«Я пожалела, я, потому что все эти пошлые вопросы, которые последовали… У меня бы не хватило стойкости так вот, перед всеми…»
Как хорошо, что мы сейчас у всех на виду, подумал я почему-то.
«Во-первых, — рассудительно ответил я, — пожалуй, и хватило бы, но, во-вторых, зачем? Новый батюшка очень правильно сказал сегодня, что в некоторых делах неуместна публичность. А в-третьих — может быть, нам стóит об этом поговорить, то есть… о вашей истории? Ваше утреннее предложение я охотно принимаю, если только вы сами не передумали или, точней, если решились».
Марта, слегка кивнув, тут же поставила свой стаканчик на землю и пошла в дом, показывая, что для неё, в отличие от огромного числа людей, между письменным словом и делом нет никакого промежутка. Ада издали показала мне повёрнутый кверху большой палец.
Следовало и мне идти в дом, но меня взяла робость. Я, смешно сказать, боялся остаться с ней наедине. Вы, вероятно, понимаете… а если нет, то и тоже славно. Хорошо было бы найти ещё одного конфидента — а лучше бы конфидентку… Мой взгляд сам собой упал на Лизу, и я приблизился к ней. Лиза действительно весело общалась с Борисом и Алёшей, держа в руках пластиковую вилку с куском курятины. Ничего, даже напоминающего православную инокиню, в ней — Лизе, не вилке и не курятине — в тот миг не виделось.
Само собой, повинуясь здравому смыслу, я должен был бы сказать: «Лиза, вы не против, если?..» И я почти уже сказал это вслух — но прикусил язык. Свою студентку я едва ли мог пригласить присутствовать при предстоящем разговоре. Студентов о таком не просят: это — далеко за рамками того, что позволительно попросить у студента. А вот свояченицу, безусловно, мог. Что ж, стоило попробовать: в самом скверном случае я бы столкнулся с весёлым недоумением и фразой вроде «Андрей Михайлович, не сегодня!», но и от таких фраз никто ещё не умер.
«Элла, мне, кажется, нужна твоя помощь», — произнёс я очень негромко.
И снова я наблюдал её превращение. Девушка начала поворачиваться ко мне, ещё улыбаясь, но, едва она встретилась со мной глазами, по ней прошла почти видимая волна.
«Я здесь», — ответила она так же тихо, что едва ли было понятно кому-то, кроме меня.
Я кратко пояснил, в чём именно мне нужно помочь, и она, отдав свой шашлык Гершу, направилась к дому — очень похоже на Марту, без всяких лишних слов.
«Мы-таки ещё не настолько близки, чтобы мне прямо доедать за ней… — пробормотал Борис. — Надеюсь, это всё займёт не больше часа. Я бы её хотел дождаться и проводить до остановки, а то ведь ещё по дороге свалится… в какую яму! Кто знает, что происходит в голове у человека с такими резкими переключениями… Правда же, отец Нектарий?»
«Эти «переключения», Василий Витальевич, — в области непознанного, — отозвался Алёша ему в тон. — Не одобряю и не осуждаю их, потому что просто не понимаю механизма и сути — а лёгкая оторопь берёт каждый раз!»
[15]
— Когда я вернулся в «столовую» — вот, кстати, её окна, слева
