Земля надежды - Филиппа Грегори

— У меня и в мыслях не было никакого блуда, госпожа Хоберт…

Она указала на одежду, разложенную у очага.

— Тогда оденьтесь, пожалуйста, господин Традескант.

Джон провел у Хобертов целую неделю, снова одетый в английскую одежду, но хотя бы босой. Рубашка натирала ему шею, в штанах было жарко, и они прилипали к ногам. Но он носил их из вежливости к чувствам Сары и чувствовал, что не может оставить ее, пока не выздоровеет Бертрам.

Кризис наступил на третью ночь, и на следующий день Бертрам чувствовал себя настолько лучше, что смог доковылять до реки, опираясь на руку Джона.

Маленькие зеленые ростки табака пробивались сквозь землю на грядках для рассады. Бертрам остановился и оглядел их с таким обожанием, как смотрят на спящих детей.

— Вот мое богатство, Традескант, — сказал он. — Здесь растет мое состояние. Если мы сможем пережить остаток этих холодов, не умрем от голода и не попадем в лапы к дикарям, тогда можно считать, что я своего добился. Я продам урожай на причале в Джеймстауне. Я своими глазами увижу, как это все упакуют и отправят в Англию. И тогда я найму слугу, да что говорить — кучу слуг, и заживу здесь нормальной жизнью.

— Твои слова, да Богу в уши, — сказал Джон.

— Оставайся с нами, — сказал Хоберт. — Оставайся с нами, и у тебя будет своя доля во всем этом, Джон. Сомневаюсь, что я справлюсь без тебя, да и Сара не может все делать сама. Франсис не умеет обращаться с растениями, я боюсь позволить ему даже дотрагиваться до них. Если я заболею, когда придет время для посева, кто будет работать? Оставайся, проследи, чтобы мой табак благополучно добрался до поля.

— Я не могу остаться, — сказал Джон так мягко, как только мог. — У меня в этой стране теперь другая жизнь. Но я еще приду и проверю, все ли с тобой в порядке. Я с радостью приду к тебе и поработаю для тебя. Я высажу твою рассаду и покажу тебе, как повхатаны засевают свои поля продовольственными культурами, чтобы ты никогда больше не голодал.

— Ты вернешься и поможешь мне с посевами табака? Клянешься?

— Клянусь, — сказал Джон.

— Тогда нам не понадобятся продовольственные культуры, — жизнерадостно заявил Хоберт. — Мы купим все, что надо, с того, что я заработаю на табаке. И я обещаю, что мы все сделаем по справедливости. На следующую весну я приду на твой участок и буду работать на тебя, как мы и обещали, а? Как мы всегда говорили друг другу.

На этом Джон расстался с Хобертом и пересек реку как раз над порогами, где можно было прыгать с валуна на валун в быстро мчащемся потоке. На другой стороне реки он стащил с себя дареные штаны и рубаху, свернул их и запрятал в развилке сучьев. Это напомнило ему детство Сакаханны и ее попытку жить в двух мирах. В Джеймстауне она носила длинное платье, а иногда и шляпку, но, как только возвращалась в свой лес, она надевала свой кожаный передничек и больше ничего.

Воздух приятно обвевал кожу, обнаженным он чувствовал себя больше мужчиной, чем в штанах. Он потянулся всем телом, как будто освободился от большего стеснения, нежели полотняная рубаха, и охотничьей трусцой повхатанов направился домой.

Сакаханна встретила его со сдержанной вежливостью глубоко оскорбленной жены. Джон не пытался объясниться или извиниться, пока они не оказались наконец одни на спальных нарах. В темноте дома тихое дыхание обоих детей означало, что они уснули.

— Я не мог вернуться тогда, когда обещал, — сказал он ее гладкой обнаженной спине. — Бертрам был болен, его жена голодна, а их раб не знал, что делать.

Она ничего не сказала и не повернулась к нему.

— Я остался, чтобы накормить голодную женщину и ухаживать за больным, — сказал Джон. — Когда я показал ей, как добывать еду, а ему стало лучше, я сразу же ушел, как только смог.

Он ждал.

— Ты хотела бы, чтобы я бросил их умирать?

Наконец она повернулась к нему.

— Лучше сейчас и по их собственной вине, чем позже, — просто сказала она.

Джон задохнулся от потрясения, когда смысл ее слов дошел до него.

— Ты говоришь как бессердечная женщина, — запротестовал он.

Она пожала плечами, будто ее мало волновало, думал он о ней как о бессердечной женщине или как о доброй.

Потом она снова повернулась к нему спиной и уснула.

Весна 1644 года, Виргиния

Джон не возвращался на участок Хоберта целый месяц. Он охотился с Аттоном и другими воинами, он жил как повхатан. Но между ним и Сакаханной возникла холодность, которую не могла скрыть рутина обыденной жизни.

Когда он решил, что настало время для посадки табака для Хоберта, он поговорил с Аттоном, а не с Сакаханной.

— Мой друг, который болел, нуждается во мне, чтобы посадить свой табак. Я должен пойти и помочь ему сейчас.

— Тогда иди, Орел. — Голос Аттона не предлагал никакой помощи.

— Сакаханна рассердится, если я пойду.

— Тогда оставайся.

— Я не прошу о помощи…

— А я и не собираюсь помогать.

Джон замолчал на мгновение, а потом постарался обуздать раздражение. Аттон улыбался. Он любил поддразнить собеседника.

— Я говорю тебе, что какое-то время меня не будет, — терпеливо сказал Джон. — Я прошу тебя присмотреть за Сакаханной вместо меня и поддержать ее, если ей понадобится помощь. Она не пошлет за мной. Она сердится на меня. Она не пошлет за мной, даже если я буду нужен ей.

— Она не будет нуждаться. Дичь возвращается, рыба плодится. Зачем ты ей будешь нужен? Иди к своим вонючим друзьям.

Джон скрипнул зубами.

— Если кто-то из племени попадет в передрягу, ты придешь на помощь?

— Хоберт не из племени. Не из моего племени.

Джон замялся.

— И не из моего. — Он чувствовал, что сердце у него разрывается от этого конфликта преданности. — Но я не могу видеть, как он терпит неудачу, или заболевает, или умирает от голода. Когда-то он был добр ко мне, и я дал ему слово.

— Ты ходишь по кругу, — бодро заявил Аттон. — Все равно что человек, которого поразила снежная слепота. Все кругом и кругом. Что слепит тебя, Орел? Почему ты не можешь идти прямо?

— Потому что меня тащит в разные стороны, — угрюмо сказал Джон.

— Тогда разорви одну веревку, — деловито посоветовал Аттон. — Прежде чем она запутается у тебя в ногах и ты упадешь.

Он встал на ноги и, не оглядываясь, легкими прыжками понесся к реке проверить рыбную ловушку.

Дом Хобертов стоял посреди моря зелени. Бертрам начал посадки на полях, расстилавшихся между домом и рекой, и нелепые растеньица с крупными широкими листьями в три ряда выстроились и перед самим домом.

— Джон, слава богу, ты пришел! — стоя на коленях, сказал Хоберт. — Я боялся, что ты нас подведешь.