Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В заключительном заявлении прокурора в военном суде от 13 января 1920 г., в котором он потребовал, чтобы Шакира приговорили к смертной казни, он сослался на заявление генерала Вехиба о том, что «истребление армян и конфискация их имущества и земли произошли из-за решений, принятых Центральным комитетом партии «Единение и прогресс». Бехаэддин Шакир организовал батальоны «мясников» в районе, находящемся под контролем 3-й армии [включающем вилайеты Эрзурум, Битлис, Ван, Диарбекир, Харпут, Трапезунд, Сивас и мутесарифат Джаник], и координировал все преступления, совершенные в этом регионе. Государство было соучастником этих преступлений. Ни один правительственный чиновник, ни один судья, ни один жандарм ни разу не вмешались, чтобы защитить население, которое пострадало от этих зверств»[1034].
Генерал добавил в «признании вины», содержащемся в полной, еще не опубликованной версии его показаний, что все расстройства и проблемы в [юрисдикции] 3-й армии были вызваны обманными действиями Бехаэддина Шакира. Путешествуя в специальном автомобиле, он перемещался от одного местного центра к другому, чтобы устно передавать решения, принимаемые партией «Единение и прогресс», и директивы, рассылаемые в филиалы партии и главам правительств [вали] в этих населенных пунктах… Зверства были совершены по умышленному плану и с абсолютно очевидными намерениями, и были вначале организованы и сформированы в виде приказов делегатами партии «Единение и прогресс» и его высших органов, а затем осуществлялись руководителями губернаторств, которые стали податливыми инструментами, служащими умыслам и желаниям этой организации, которые не знали закона и не чувствовали угрызений совести[1035].
Глава 4
Разрушение как самосозидание: идеология у власти
В предыдущих главах мы выделили определенные существенные характеристики идеологии, которая преобладала среди младотурок, учитывая, в частности, что потребность в централизованном государстве была для них фундаментальным, неоспоримым принципом, иными словами, они были внутренне настроены против любых схем децентрализации, такой, как та, что была выдвинута принцем Сабахеддином и османскими либералами. Принимая во внимание то, что для либералов децентрализация была ценой сохранения целостности Османской империи, иттихадисты всех родов никогда не думали даже о малейших уступках группам населения нетурецкой национальности в стране: политика, которую они преследовали в Албании, Македонии и Йемене, напротив, свидетельствует о радикализации, которую коллективные неудачи только усиливали. Таким образом, вне целостности Османской империи, которая была преобразована в в догму, прослеживается основательный проект зарождения турецкого народа. Этот проект должен был заменить имперскую модель, характеризующуюся космополитическим обществом и разделением труда, которое дало начало зарождающему процессу индустриализации, благоприятствующему христианам страны. Первоначально будучи просто теоретическим, особенно в период позиции и изгнания, проект младотурецкого движения, естественно, столкнулся с суровой реальностью Османской империи, что сделало цели элиты иттихадистов практически недостижимыми. Соответственно, иттихадистам пришлось заключить «тактические» союзы с группами, которые были категоричны относительно своих стремлений на принципиальных основаниях, и иногда маскировать приемлемые, правдоподобные рассуждения в отношении этих стремлений: идеология османизма, разработанная предшественниками младотурок, была в некотором роде популяризирована и адаптирована к потребностям младотурок. Надо признать, что османизм первоначально привлек внимание или даже принес пользу группам населения нетурецкой национальности Османской империи, во многом благодаря их воспоминаниям о тираническом режиме Гамида. В обычных кругах эгалитарный дискурс, который сопровождался османизмом, неизбежно привел общество, не поддающееся эгалитарным перспективам, к агрессивным массовым протестам; однако, как это ни парадоксально, мы видим, что сами иттихадисты глубоко презирали эту концепцию, которую они считали пустой абстракцией. Мобилизуя националистические, исламские и эгалитарные темы по очереди, КЕП часто защищал явно противоречивые положения, разоблачаемые оппозиционными группами и, в иных случаях, отстраняемых от власти. Для комитета было не просто постепенно уничтожить всю оппозицию и взять под свой контроль государственный аппарат и армию. Хотя невозможно однозначно утверждать, что в период 1908–1918 гг. шаг за шагом достигалась высшая цель КЕП, состоявшая в создании «турецкой» нации с еще нечеткими границами, ход событий, а также решения, принятые элитой младотурок в этот период, создают впечатление, по крайней мере, что именно это и произошло.
В данном исследовании не ставится цель подробного рассмотрения истоков тюркизма или, более обширно, идеологии младотурок, тем, относительно которых ученые разошлись в своих взглядах[1036]. Мы ограничимся рассмотрением вопроса, прямо или косвенно относящегося к нашему исследованию, а именно вопроса концепции государства и армии, а также общества и государства, разработанного КЕП.
В Османской империи, которая основывалась на постоянных военных завоеваниях и на прошлых успехах ради достижения новых, — империи, в которой только кадровые военные могли надеяться на престижные социальные позиции, постепенно стало очевидным военное превосходство Запада. Это породило бесконечные потери территории и длительный внутренний кризис, кульминация которого может быть приблизительно датирована 1923 годом, когда империя прекратила свое существование. Такова была любопытная судьба государства, величие которого исходило из способности султанов мобилизовать все свои внутренние силы. В конце концов, оно неумолимо отклонило существенный сегмент этих сил. Легко себе представить, насколько ужасными были столкновения цивилизаций середины девятнадцатого века для османской элиты, когда Запад, в который Османская империя глубоко проникла и из которого взяла большую часть сущности, приобретенной за многие столетия, теперь оказался не объектом добычи, а хищником, прочно поддерживающим форму национального единства, неизвестного на Востоке. Элита, должно быть, задалась вопросом, в чем главный секрет силы власти и энергии Запада? Почему мы потерпели поражение и были порабощены этими странами, над которыми мы доминировали только вчера?
Все эти вопросы, разочарования и травмы образуют османское наследие, которое младотурки скорее отвергали, чем принимали. Как это ни парадоксально, колониальная империя и ее колониальный характер, смягченный исламской социальной базой, оказались противостоящей другому виду империализма — современному.
Хотя центральные элементы этого наследия можно проследить до царствования Абдул-Гамида, некоторые из его особенностей также можно отнести к самим младотуркам, особенно к их элитарной концепции общества и социальному консерватизму. Для юнионистов никогда не возникало вопроса об организации народной революции или воспитания неграмотных масс и предоставления им возможности непосредственно участвовать в процессе принятия решений. Также не было и речи о создании массовой организации; их целью была элитарная, централизованная партия. По их мнению, общество имело смысл только в той степени, в которой оно служит интересам государства[1037]. Социальный дарвинизм был естественным законом, управляющим биологическими процессами, а также узаконенным социальным неравенством или,
