Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие, это верно для АРФ, обвиняли обстоятельства в авторитаризме КЕП, который давно воспринимался как конституционное движение. Тем не менее «изучение секретной переписки младотурок и публикаций, а также личных документов ведущих членов их организаций ясно показывает, что они считали себя прежде всего спасителями империи». По этой причине младотурки не связывали себя с положениями конституционного договора. В лучшем случае они использовали его, чтобы приобрести презентабельный имидж. Как отмечает М. Ш. Ханиоглу, «склонность младотурок к авторитарным теориям ни в коем случае не была случайностью»[1039]. Все направления мысли, которые привлекли их внимание: биологический материализм, позитивизм, социальный дарвинизм, элитизм, — заинтересовали их до такой степени, что они хотели узаконить свою концепцию государства и общества в антиподах идее равенства всех граждан, которые они защищали публично. Их социальный дарвинизм был основан на идее «человеческого неравенства», в то время как социологические теории интересовали их лишь постольку, поскольку они позволяли понять массовую психологию и оправдать деятельность элиты, то есть их собственную деятельность. С этой точки зрения их понимание европейских авторов, особенно социологов, можно было бы назвать утилитарным. Они занимались своего рода поисками магических формул, которые они могли бы узаконить как свою собственную практику.
Г. Бозарслан уже выделил важнейший элемент в умственной «вселенной» этой младотурецкой элиты, ее принятие позитивистской концепции законов исторического развития. Это позволило им «принять участие в данной деятельности, но и также продолжать отрицать свою роль в качестве исторических субъектов»[1040]. Другими словами, их позитивизм позволил им действовать, — а считая себя ответственными за свои действия, поскольку они выступали агентами высшей миссии.
Для узкого круга тридцати человек, которые контролировали Иттихад, идея о правах человека была абстракцией, как и лозунг республики. «Свобода, равенство, братство» — эти слова были архаичной «метафизической Фантазией», не имевшей никакой другой цели, кроме как «привести различные османские этнические группы к идее османизма»[1041]. Еще большее значение, чем что-либо, включая общество, имело создание сильного авторитарного государства[1042], всецело контролируемого Комитетом и способного реализовать его цели. Ничто не должно было помешать этим историческим миссиям, особенно оппозиция, как мы могли заметить в обсуждении нападения на Блистательную Порту в январе 1913 г. и убийства военного министра. Если бы это не было непредвиденными обстоятельствами внутренней и зарубежной политики, то диктатура, провозглашенная в январе 1914 г., возникла бы намного раньше.
Таким образом, легко понять, что революция в июле 1908 г. представляла собой не что иное, как раскрепощение османского общества, хотя она и открыла пространно свободы, которого не было в условиях режима Абдул-Гамида. Кроме того, весьма характерно, что эта «революция» удалась только благодаря молодым офицерам. Как М. Ш. Ханиоглу уже авторитетно отмечал, когда д-ра Бехаэддин Шакир и Назим реструктурировали КПЕ в КЕП в период 1905–1907 годов, они оба очень хорошо понимали, — то без армии их проекты никогда не смогли бы осуществиться и что сами они могли навсегда остаться в изгнании. После попытки воздействовать на нескольких высокопоставленных чиновников администрации Гамида им пришлось открыть двери Центрального комитета для кадров вооруженных сил.
Объединение, придуманное этими младотурками в изгнании, формировалось под влиянием теоретических дебатов между Ахмедом Ризой и принцем Сабахеддином, а также под влиянием их частых контактов с армянскими изгнанниками, и таким образом представляло собой неоднородную среду. Более того, «порядок и прогресс», к которому младотурки призывали, потребовали бы для их реализации социальную среду, которая не существовала во времена Османской империи. Таким образом, родилась социологическая странность, состоявшая из «замены офицеров рабочими промышленного класса», с ролью «одного актера», возложенной на армию[1043]. Этот отпечаток Турция несет даже сегодня. Теории Кольмара фон дер Гольца, отца перестройки османской армии, который отводил военным особую роль в доиндустриальном обществе, пользовались большой популярностью у молодых офицеров, окончивших Военную академию Стамбула; они также польстили предубеждениям КЕП, который считал себя полувоенной структурой[1044] и ставил себя выше закона. М. Ш. Ханиоглу отмечает в этой связи, что действительно «в Османской империи военные традиционно играли более значительную роль в формировании политики, чем военные во многих европейских государствах, и возрождение военных как доминирующей силы было относительно легким переходом». Даже «гражданские» члены Центрального комитета иттихадистов были сконцентрированы на милитаристских традициях. А что было бы, если бы не д-ра Бехаэддин Шакир и Назим, эти два выдающихся основателя «реформированного» КЕП, окончившие Военно-медицинскую школу, и если бы они оба не были офицерами? Во всяком случае, в 1914–1916 годах они возглавляли Специальную организацию, которая выполняла «внутренние миссии» и имела довольно простую военизированную структуру, придуманную «спасителями нации»[1045]. Однако военной элиты было недостаточно для сохранения нации. Для этого нужны были люди исключительных способностей, «супермены», о которых Бехаэддин Шакир писал, с разочарованием и гневом, что «единственный турок, имеющий сильное желание стать “сверхчеловеком” [был] сам султан Абдул-Гамид»[1046]. Судя по всему, даже Энвер-паша не нашел признания в его глазах.
Отказ от османской модели и ее языкового и культурного плюрализма, который иттихадисты стремились заменить на «османизм», был еще одним ключевым моментом проекта младотурок. Однако то, что они предложили, в сущности, возможность без альтернатив вернуться к тюркизму, столкнулось с прочно закрепленными группами: арабами, греками или армянами, и представляло недостаток предложения хрупких культурных оснований этим группам. Более того, вместо того, чтобы фактически стремиться включать группы нетурецкой национальности в свою среду, иттихадисты отвергали все формы партикуляризма. Назим не ходил вокруг да около: «Националистические протесты и стремления нас раздражают. На нашей земле должны существовать только одна нация и один язык»[1047]. «Османизм», конечно, был просто декоративным украшением, как это было в дискурсе о равенстве.
Возможно, это привело бы к риску медленного разрушения османского мира, который уступил место национальным государствам, наряду с частыми контактами иттихадистов с албанскими, македонскими и армянскими революционерами, наделенными основательным национальным самосознанием, которые помогли ускорить проект младотурок о создании турецкой нации. Как Г. Бозарслан был вынужден отметить, иттихадисты, поддерживающие этот проект, обнаружили, что, собственно говоря, не существовало турецкой «нации»[1048], живущей на ее исконных землях, а существовала доминирующая мусульманская османская группа, которая никогда не задавалась вопросом о своей идентичности и давно перестала следить за происхождением своих предков из Центральной Азии. Таким образом, построение турецкой нации могло идти только путем оппозиции по отношению к другим группам, у которых, в свою очередь,
