Якобы книга, или млечныемукидва - Антон Павлович Лосевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это серьезное обвинение, – ухмыляясь, отвечал Якобы. – Только я бы обратил твое внимание вот на что: и пяти минут не прошло, как ты восхищалась моим поступком, приверженностью тебе, не ставила под сомнение влюбленность, но стоило мне лишь произнести слова, не отвечающие твоим ожиданиям, как все это тут же перестало иметь хоть какое-то значение. И вот уже ты попрекаешь меня маленькими моими слабостями и недостатками – бездарностью, безумием. И куда это годится!? А ведь задумайся: стал бы любой так называемый положительный, трезвомыслящий и рациональный персонаж связываться с чокнутой, какой, заметь, ты сама себя выставляла через свою гипотезу. Даже связываться! Разве что обмануть или воспользоваться… Я уже не говорю про очевидную перспективу потерпеть предсказуемое поражение, быть лишенным райского местечка под названием «Первоград». Вот тебе наглядная разница между безумием и благоразумием… А почему так происходит, чем вызван твой гнев? Тем, что ты очень любишь себя! Но, повторюсь, разве я виню тебя за это? Так уж, видно, мы устроены, я такой же. Это сродни той трогательной любви к букашке, которая, увы, тоже лишь вариация любви к себе. Только пока я ощущаю приятное щекотание и безобидность букашки – я готов ее полюбить, мириться с ее присутствием и близостью, но стоит мне зафиксировать малейшую опасность или угрозу, исходящую от нее, как мои чувства очень скоро изменятся. Я просто раздавлю ее, скину, выкину из свой жизни, потому что, прости меня, букашка, я люблю прежде всего себя, люблю приятное щекотание извне, а все, что может причинить мне боль, – не люблю. Вот и вся любовь.
– Слушай, ну ты просто невыносим становишься! Ты как там вообще, в прошлой жизни, был хоть с одной реальной девушкой, кто мог вынести тебя так долго, как я, а?
– И ты бы не выносила, будь такая возможность. А так… всякое бывало, конечно. До первого серьезного разговора, а дальше – все, пропасть. Пропасть или хрупкий мир, шаткое перемирие на сомнительной основе бесконечных уступок, компромиссов, скрываемых до поры недовольств. Да, в иных случаях до этого первого серьезного разговора могут пройти годы, но все же он неизбежен. И стоило мне однажды твердо для себя уяснить и признать, что миротворец из меня, видимо, неважнецкий, как я уверенно шагнул в открывшуюся мне пропасть и сгинул, сиганул в свободу, где никому и ничего от меня не нужно, где и самому нет нужды никого обманывать или обнадеживать; эдакое, знаешь ли, свободное падение в вольном стиле, причем – исключительно на своих условиях. Наверное, это и есть та суперсила и суперслабость, о которой толковал О0Х0О. Вот ты наверняка продолжаешь думать, что я критикую тебя по всей строгости, обижаешься на какие-то непонятные слова, а на самом деле, обрати внимание, я говорю только о себе любимом, о чем это свидетельствует? Только о моем неукротимом эгоизме. И то рыцарство, которое так тебя восхитило поначалу, больше нужно было именно мне – это лишь своевременно просчитанное решение остаться еще какое-то время на страницах книги…
– О чем это ты, какой еще книги?
– Да, наверное, с этого и нужно было начать! – хлопнул себя по голове Якобы. – Перед самым нашим изгнанием я получил неопровержимое подтверждение справедливости гипотезы Патамушты о том, что мы всего лишь персонажи книги, что все вокруг есть вымысел. Все, что мы знаем, чувствуем, да и все наши действия обусловлены и оправданы чьим-то замыслом. Чьим? Нам этот персонаж известен под ником О0Х0О, так я понял. Вот отчего я столь бесстрашно согласился на легко угадываемую западню изгнания, да и ты, волею замысла, сделала для этого все возможное. Мы – главные герои. И я считаю, что такая участь – это честь!
– Ну и ну! А раньше ты рассказать никак не мог? А я-то все думаю, что это ты такой спокойненький весь, уравновешенный, когда кругом творится черти что!
– Мое спокойствие продиктовано не только вымышленной природой мира, но и тем обстоятельством, что мы – вместе! И что вместе нам хорошо и интересно – это важный момент, и все это вкупе, вероятно, несет известную смысловую нагрузку, – принялся задавать беседе примиряющий тон Якобы.
– Вот и я о том же! И я очень счастлива тому, что ты здесь и сейчас со мной! Да-да, пускай это будет тот самый ужасный эгоизм, личная выгода, элементарный страх за себя, так как не могу даже представить, как бы я управилась здесь одна, но не только же в этом дело! И все, что ты тут наговорил про невозможность любви, ее практический, сплошь притворный и фальшивый характер, мне представляется лишь отголоском тяжелого жизненного опыта, и пока ты не сбросишь его, пока будешь настроен на эту свою волну, тебя ждет только яма, пропасть, в которую ты летишь…
– Мы вправе думать так, как чувствуем, как знаем. Поэтому то, что я успел озвучить, наболтать сгоряча – это не какой-то цинизм или нигилизм, не зависть, обида или месть, а только сухой остаток всего прошлого опыта, основанный, в том числе, на десятках, а то и сотнях случаев наблюдений за другими больными любовью. И то правило, которое я вывожу из этих наблюдений, вовсе не означает, что в нем не случается исключений. Я всегда догадывался, и теперь тому есть подтверждения, что некоторые персонажи в самом буквальном смысле просто созданы друг для друга – и это не какой-то поэтический штамп, но хорошо продуманное переплетение сюжетной линии, художественное условие, созданное автором. А то ведь многие думают, что «созданы друг для друга» – это такой устланный цветами и приятными подарками путь, рецепт и залог заветного счастья. Хотя «созданы друг для друга» – это всего лишь условия, при которых друг без друга еще хуже, чем друг с другом. Так что, возвращаясь к теме нашего спора, прости, но никакого геройства за мной нет, я только твердо придерживаюсь логики событий, которая однозначно указывает, что я должен быть с тобой – назови это любовью, страстью, судьбой, это ничего не меняет в моем, безусловно, благоприятном отношении к тебе.
– Как же ты любишь все усложнять! Вместо того чтобы просто признать, что пожалел меня тогда, и вот ты здесь, как ангел-хранитель, оберегаешь меня от окончательной погибели. Как глупо и благородно – в твоем духе. Едва ли я стою таких
