Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Но вот однажды, поздней осенью 1945 года, когда все хуторяне трудились в поле, занятые осенними работами и уборкой кукурузы, на околице притихшего хутора появился прохожий в городской, но довольно потрепанной одежде и направился прямо к бывшему господскому дому. Его мало кто приметил, а если и приметил, то не обратил внимания — жены батраков нынче уже не сидели сложа руки у своих дверей, как прежде, а занимались делом, кто по хозяйству, кто в поле. Прохожий, видимо неплохо ориентируясь в этих краях, подошел к крыльцу, соскоблил с сапог налипшую грязь и, поднявшись по довольно грязной лестнице, нерешительно, даже боязливо, переступил порог открытой настежь входной двери. В сенях, оглядевшись, он шагнул к двери, ведущей в левую половину дома. Нажал на ручку. Дверь была не заперта, и Эндре Келемен — а это был он — вошел в комнату. Комната, когда-то служившая ему конторой, стала как будто просторнее. Первое, с чем он встретился глазами, был зоркий и проницательный взгляд — с портрета на стене на него смотрел Ленин. По бокам — лозунги. Среди них яркими буквами: «Землю назад не отдадим!»
Вошедший в ужасе попятился, точно вор. Справа, из бывшей столовой доносился не то шелест, не то шепот. Он приоткрыл дверь и остановился на пороге. Перед ним на самых разных, высоких и маленьких стульях, табуретках, скамейках, склонив головенки над тетрадями, сидели дети. Усердно, время от времени помогая себе языком, они писали под диктовку учителя. На скрип двери головы детей, как по команде, повернулись, и десятки глаз с удивлением уставились на пришельца. Обернулся и учитель.
— Что вам угодно? — спросил он. Человек новый, он не мог знать Эндре Келемена в лицо. Но тот быстро захлопнул дверь и торопливо зашагал обратно к селу. Из того, что он увидел, господин Келемен понял — являться сюда без документа, без соответствующего распоряжения и поддержки со стороны властей бесполезно. Он уже кое-что слышал о том, что происходит в стране. И как трудно помещикам вернуть себе землю и дом.
Дети между тем сидели, все еще не начиная писать. Учитель спросил:
— Кто это был, ребята?
Старшие, напрягая память, старались вспомнить. Знакомое лицо, очень знакомое… Но кто же?
— Так это же барин! Это барин был, — вдруг воскликнул Миши Барна. Остальные дети закивали головами.
— И вправду хозяин! Вернулся, значит…
Учитель вышел на крыльцо и огляделся по сторонам, пытаясь отыскать взглядом незнакомца, но тот уже скрылся за деревьями у поворота дороги.
* * *
Прошло несколько недель. Весть о возвращении Эндре Келемена поначалу очень взволновала батраков, но время шло, ничего не случилось, и они понемногу успокоились. Не успокоился один только Габор Барна. Как член комитета по разделу земли, он знал, что вся борьба еще впереди.
И он оказался прав — за это время кое-что все-таки произошло.
Эндре Келемен прямо с хутора отправился в областной совет по урегулированию земельных отношений и вернулся в село лишь после того, как добился там нужного ему решения. Решение гласило, что ему, как землевладельцу крестьянского происхождения, следует вернуть двести хольдов земли, дом, конюшню, амбар и прочие службы.
Вооружившись такой бумагой, он заявился в сельский комитет по разделу земли, но там его встретил Габор Киш. Киш вернул господину Келемену его бумагу и предложил ему отправиться на хутор, чтобы на месте уяснить себе положение.
— Земля поделена, — сказал Киш. — Почему господин Келемен не подал свое заявление весной, когда проводился раздел? Ведь землевладельцам было объявлено, что они наравне со всеми прочими должны изложить свои претензии в заявлении. Что же касается дома, то он отдан под школу, и выставить ее оттуда нельзя. Довольно с нас и того позора, что ее до сих пор не существовало.
Господин Эндре не сказал Кишу, что уже побывал на хуторе и все знает. Он вышел и побрел по дороге. На сердце у него, которое, кстати, как выяснилось во время бегства на запад, оказалось совсем не таким уж безнадежно больным, скребли кошки.
Добравшись до хутора, он прежде всего направил свои стопы к Габору Барна. Почему? Во-первых, господин Эндре знал, что именно Габор верховодит батраками. А кроме того, именно на Габора была вся его надежда… Этот Барна был всегда таким порядочным надежным человеком, невозможно, чтоб и он потерял рассудок.
Габор Барна оказался дома — стояла зима — и что-то читал. И господин Эндре переступил порог батрацкого жилища, который, не в пример своему деду, он еще никогда не переступал. Переступил с чувством робости и вместе с тем высокомерия, с любезной улыбочкой на лице.
Жена Габора, испуганная и польщенная столь неожиданным визитом, так растерялась, что лишилась дара речи и только вытирала передником стул для его милости господина Эндре.
Поднялся и Габор Барна. Лицо его было серьезно. Ничем не выдавая происходившей в нем душевной борьбы, он настороженно ждал, что скажет, с чего начнет барин. А тот начал с того, что приветливо (и еще как приветливо!) с ним поздоровался.
— Добрый день, Габор! Ну, как живется-можется?
— Живем помаленьку, — ответил Барна, чуть было не прибавив «ваша милость», но вовремя прикусил язык. Нет больше никаких «милостей»! Настоящий коммунист никого не станет титуловать.
Барин почувствовал неловкость. И надежда господина Эндре поколебалась — в Габоре Барна было нечто такое, что ему не понравилось. Что именно, он сказать не мог, то ли его серьезность, то ли огонек в глазах, то ли отсутствие обычного холопского смирения в выражении лица, но к сердцу барина начал подбираться неприятный холодок. Господин Эндре понял, что выбраться из неловкого положения он может, лишь перейдя прямо к Делу.
— Да… Как видите (он уже не осмелился говорить своему бывшему батраку «ты»), вот и я вернулся, бог помог. Немало, конечно, пришлось пережить, ну да теперь уже все позади. Главное, что мы дома. Начнем жизнь, так сказать, заново, да… А для начала мне хотелось бы получить то, что оставлено мне законом. — И господин Эндре достал из кармана бумагу.
Но Габор уже справился со своим минутным замешательством. Он знал, что у дверей соседки и ребятишки давно уж подслушивают и заглядывают в щелку: что, мол, такое делает барин у нашего Габора Барна?
— Про это мы здесь толковать не будем. Один я вам ничего ответить не могу. А потому пойдемте-ка лучше
