Избранное - Петер Вереш

На сердце у Габора стало легко и спокойно — он торжествовал победу над притаившимся где-то в глубине души рабом, и чувство это было прекрасно. Отнюдь не надменно, а даже мягко он проговорил:

— Так-то вот, сударь. Хозяин мой отныне не Эндре Келемен, а сам народ. Общество, значит.

И показалось, будто вождь на портрете, висевшем над головой бывшего батрака, чуть-чуть улыбнулся, тонко и мудро. И от этой едва заметной улыбки в комнате, полной табачного дыма, стало как будто светлее.

1960

Перевод Ю. Шишмонина.

Маленькая осенняя буря

1

Дядюшка Иштван — красивый старик, тетушка Эржебет — красивая старуха, и если бы в селе нашелся знаток греческой мифологии, он непременно сказал бы, что они и есть Филемон и Бавкида, — образец счастливой и прекрасной старости. Это подтвердит и любой заезжий Аполлон, которого старики принимают у себя в доме; правда, для села он не бог, а только полубог — какой-нибудь уполномоченный из министерства или области, журналист или радиорепортер, потому что дядюшка Иштван человек общественный, пусть хотя бы и в местном масштабе. Нынче он, правда, только заместитель председателя, — уж так повелось, что старые боевые кадры за недостатком «боевитости» понемногу отходят на задний план. В свое время дядюшка Иштван был и главой сельсовета, и председателем производственного кооператива, и председателем местной ячейки крестьянской партии, и старостой, а когда-то, очень давно, начал свою деятельность председателем сельского кружка любителей чтения. Если нужно было выдвинуть куда-либо подходящего человека, друзья говорили: «Выберем Иштвана Йожу, лучше не сыскать», а недруги или помалкивали, или оказывались в меньшинстве — ведь в те трудные времена должности, на которые прочили Иштвана Йожу, всегда бывали не из легких.

В трудах и заботах — ему приходилось и исполнять свою должность, и оставаться главой семьи — дядюшка Иштван в качестве объективного арбитра выслушал на своем веку великое множество споров и раздоров, в которых обе стороны творят и говорят неразумное. Нигде, как перед лицом власти, так не перепутываются добро и зло, правда и кривда, заведомое лукавство и сиюминутная откровенность, так что, чтобы разобраться, одной сообразительности и знания жизни мало, нужно обладать еще интуицией.

И такой интуицией дядюшка Иштван обладал. Разводящихся супругов, враждующих соседей, непримиримых соперников, завистливых братьев, детей, бунтующих против своих родителей-тиранов, родителей, сетующих на своих неблагодарных детей, мелких честолюбцев, жаждущих власти, взбалмошных, прожженных, и вместе с тем наивных «изобретателей», отрицающих все на свете упрямцев и согласных со всем на свете подхалимов — всех повидал дядюшка Иштван на своем веку. У него выработалось то особое чутье на людей, с помощью которого он тотчас определял, где собака зарыта, но до поры до времени помалкивал. Поди знай, как оно повернется, не всегда ведь правда торжествует, да и сам он не святой, может ошибиться.

Когда заезжий Аполлон, то бишь высокий гость, уезжал со двора, тетушка Эржебет, собирая со стола посуду, всякий раз вставляла словечко: «Уж очень на мошенника похож», или «Хлыщеват, голубчик, вертопрах какой-то», а то: «Экая пустышка, ты и то больше его знаешь» (такая похвала хуже крапивы), или еще что-нибудь в этом роде. Дядюшка Иштван иной раз находил ее наблюдения правильными, «гляди, какая глазастая у меня Эржи», но, как правило, отмалчивался или неопределенно хмыкал, так что это «хм» можно было принять и за согласие. Его притомившиеся душа и сердце жаждали мира и покоя, стоит ли спорить из-за пустяков? Кроме того, он уже знал из опыта, что иной человек кажется лучше, а другой хуже, чем есть на самом деле. А тут еще наблюдения тетушки Эржебет, которая, кстати говоря, при госте никогда не присядет к столу. Иногда наблюдения ее бывали удивительно метки, а иногда предвзяты и ошибочны. Если гость с первого взгляда не нравился ей, она окружала его лицемерной любезностью (если бы знал об этом заезжий Аполлон!), но, если он сразу располагал ее к себе, старушка готова была душу за него отдать, даже если он оказывался дьяволом в образе человека.

Дядюшка Иштван все это видел и не очень-то одобрял. Сам он старался обходиться с каждым по справедливости, а поэтому ограничивался молчанием и загадочной улыбкой.

Кое-когда ему доставалось за это на орехи, особенно если тетушка Эржебет ошибалась в своих суждениях и ей приходилось со стыдом признаваться в ошибке и перед собой, и перед своим прозорливым мужем.

«Экий ты лукавый старикашка, Иштван Йожа!»

Правда, вслух такие признания никогда не произносились. Тетушка Эржи прожила жизнь в любви и уважении к мужу, а это превыше всего, и укоренившаяся привычка подлаживаться к дядюшке Иштвану, смотреть на него снизу вверх удерживала ее от подобных высказываний. Только теперь, с тех пор как ее плоть и кровь начинают остывать понемногу, она осмеливается бунтовать. Теперь ей не надо беспокоиться и за детей — как, мол, я их прокормлю, если оттолкну от себя их отца. Ведь заповедь: «Жена да убоится мужа своего» слагается из многих причин.

А дядюшка Иштван превосходно изучил и логику тетушки Эржебет, и то, что стоит за этой логикой, что диктуют ей старческие немочи и усталая душа. Но любовь не терпит тирании, а если бы даже и терпела, он все равно не мог бы этим воспользоваться, потому что…

Как же в самом деле обстоят у них дела? О, они воплощенные Филемон и Бавкида, если нужно принять Аполлона, так что наивные, хотя и кажущиеся иной раз циничными заезжие боги видят в них только влюбленных друг в друга мирных старичков, которые так и будут любить друг друга до могилы и даже умереть пожелают в один день и час.

Оно в общем-то так и есть. Но не только так и не всегда так — жизнь состоит из множества мелочей, а в них-то и проявляется иной раз различие во вкусах и в мыслях.

2

Вот и сегодня, в это осеннее утро, — осеннее утро их осенней поры, — что, собственно, произошло?

Солнце встало, как обычно, и его первые лучи заглянули в широкое окно их нового домика с островерхой крышей. Окошко спальни супругов выходит на восток, и солнцу не нужно искать маленькой щелки, как бывало в их прежней мазанке. И хотя у дядюшки Иштвана нет по дому никаких серьезных дел — ни коровы, ни лошади они не держат — и он мог бы всласть поспать, пока испарится роса, ибо его ничто не гонит, ни хозяйство, ни приказ, но с первыми лучами солнца он подымается с постели, — не может себе позволить,