Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София

Но ребенок считал иначе, и мы должны были ему верить. Я верю. Стараюсь верить изо всех сил, потому что видела, на что способен этот еще не родившийся плод чрева Инетис.

— Войска неприятеля не одни стоят на берегу Шиниру, — отвечает фиур. — Их ждут войска Асморанты. Что даст им известие о том, что неприятель скоро нападет? Они будут первыми, кто об этом узнает, и без наших вестей.

Я смотрю на Инетис, и она, наконец, откладывает в сторону ложку и поднимает на нас глаза.

— Они нападут две ночи спустя, — говорит она. — И у нас есть все основания полагать, что сражение будет непростым.

Фиур хочет что-то сказать, но Инетис еще не закончила.

— У врага есть оружие, которое сильнее нашего. Мое послание не должно заставить воинов Асморанты проснуться и покрепче взяться за древки друсов. Я хочу, чтобы они отступили.

Теперь даже Цилиолис смотрит на нее, и на его лице — полная растерянность. Фиур на некоторое время теряет дар речи, и я тоже, сжимая в руках чашу с непривычно крепким вином, которое я пью только чтобы прогнать засевший в костях холод.

— Отступили? — повторяет фиур, качая головой и снова поглаживая живот. — Отдали врагу земли отцов и отступили? Этого не будет, ни наследник, ни тем более фиур Асклакин не отдадут такого приказа.

— Тогда им придется бежать, оставив позади себя трупы тех, кто поплатится за эту ошибку, — отвечает она.

— Я уважаю тебя, син-фира, — произносит фиур спустя некоторое время, — но я не могу направить фиуру Асклакину такое послание, не имея слова правителя.

Он не спрашивает, знает ли правитель. Не нужно быть магом, чтобы понять, что нет. Слова Инетис не кажутся ему глупостью, но он осмотрителен, как был бы осмотрителен любой на его месте. Его деревня слишком близко к Асме, карающая длань нисфиура с легкостью дотянется до нее.

— Даже зная, что обрекаешь на смерть людей? — спрашивает Цилиолис.

Но фиур не отвечает на его вопрос. Он поднимается — короткий разговор окончен, и, похоже, мы совсем зря рассказали о том, что случится. На выходе из трапезной нас ждут воины.

— Заприте этих двоих на дровяном складе, — говорит фиур, кивая на нас с Цилиолисом. — Правительница и ее сын останутся в доме. Поместите их в сонной, где обычно живут гости. Не спускайте глаз с них, с повозки, с лошади.

Он бросает на нас равнодушный взгляд.

— И отыщите ту женщину, которая была с ними. Если они скрывают ее присутствие, значит, это может быть важно.

Кмерлан и Инетис не вырываются, когда их уводят. Как и мы. Похоже, все провалилось, и наша затея обернулась крахом. Я слышу, проходя по улице вслед за воинами, как фиур отдает приказ скороходу, готовому отправиться в путь по заснеженной дороге на север.

Завтра нисфиур Асморанты будет знать, где мы.

Завтра Асморанта проживет свой последний день в спокойствии и мире.

Я усаживаюсь на лавке у единственного окна склада, на медвежью шкуру, которая в эту ночь будет моим одеялом, и наблюдаю за тем, как накрывают землю сумерки.

Где же Л’Афалия?

Что же с нами будет?

38. ВОИН

Асклакин запретил отпускать солдат в увольнение, и к концу чевьского круга в войске начинает цвести буйным цветом дезертирство. Солдаты слишком устали спать на холодной земле и ждать, многие уже успели переболеть мокрой лихорадкой. Начальникам отрядов приходится тщательно отбирать стражу — среди тех, кто должен был дежурить ночью на берегу, тоже уже есть беглецы. Часть сбежавших уже возвратилась, с просветлевшими, отмытыми в горячей воде лицами, в новой одежде, с поцелуями жен, застывшими на устах. От таких больше вреда, чем пользы. Другие, глядя на них, тоже хотят навестить семьи. Кто-то, как и я, не был дома с конца Цветения. У кого-то, в отличие от меня, дома были близкие и любимые люди.

Я сижу у огня, наблюдая, как восход окрашивает промерзшее до звезд небо в цвет алого вина, и слушаю жалобы воинов у соседнего костра. Они не пытаются понизить голоса, а я не делаю вид, что не слышу. Если люди не сохранят право хотя бы пожаловаться на мороз и ветер, и долгое ожидание, то что у них останется?

Эдзура где-то у обозов, проверяет припасы. Пришли люди из Алманэфрета, женщины, как я узнал сразу же от оживившихся солдат, лекарки из северных пустынь. Отсюда мне виден край бело-красного полотнища, развевающегося на холодном ветру. Палатки лекарей будут расставлены в центре, справа и слева на краю армии. Алманэфрет прислал свои сотни почти сразу же после того, как была объявлена угроза. Пришедшие женщины — это добровольцы, вызвавшиеся оказывать помощь раненым на передовой. Мне тоже хочется краем глаза взглянуть на них, но я себя сдерживаю. Эдзура мне все расскажет.

— Чего они ждут? — возмущается один из солдат, жуя жаренное на костре мясо. — Лед уже давным-давно стоит, у берега скоро соберется вся Асморанта. Чего они ждут?

— Моя деревня в дне пути, — замечает его товарищ. — Я бы успел сходить и вернуться обратно. У меня ребенок вот-вот должен родиться. Хотелось бы повидать перед смертью.

Последнее его слово встречают дружными возражениями:

— Что ты все про смерть, Мармала! Тоску наводишь который день!

— Опять начал! Тошно уже от тебя с твоей смертью.

— Но магии-то нет уже, — перебивает солдат. — Ты много друсами без магии за свою жизнь сражался? А боевыми иглами? Теперь не то, что раньше… была б моя воля…

— Ты обладал магией, воин? — спрашиваю я, и солдат замолкает и поворачивается ко мне. Он старше меня, усат и коренаст, и кажется мне знакомым. Возможно, попадался и раньше на глаза.

— Обладал, син-фиоарна, — отвечает он. — Учился у мастера в вековечном лесу еще до запрета на магию.

— А потом?

— Когда правитель наложил запрет, я отказался от магии, чтобы не попасть на костер. — Он пожимает плечами. — У нас много магов было, мы почти все отказались. Кому помирать охота?

— Ты не веришь в победу Асморанты? — спрашиваю я.

Солдаты вокруг прислушиваются к нашему разговору. Мармала — думаю, теперь я запомню его имя — оглядывается на своего собеседника, но тот отвернулся от костра и говорит о чем-то с подошедшим приятелем.

— Я служил правителю верой и правдой, — отвечает он. — И мой сын будет служить, если жена родила мне сына. Но даже когда я отрекся от магии, она все еще была с нами. В друсах была точно. В лесу. В Шиниру была. А теперь ее нет, фиоарна. Раньше нам помогла бы сама Асморанта, а теперь никто не поможет. Лес мертвый, вода мертвая. Нас тут много поляжет.

Я думаю о том, что сказать — не ему, а всем тем, кто прислушивается к разговору теперь, а их уже много, и взгляды всех обращены на меня. Магии нет, магия ушла, без магии мы пропали. Эти разговоры ведутся у костров почти каждый день. Каждый раз мне приходится подбирать слова, чтобы оставить последнее слово за собой. Судя по растущему количеству беглецов, у меня это получается не очень хорошо.

— Теперь нам придется надеяться только на себя, воин, — говорю я. — И я спрашиваю тебя, могу ли я надеяться?

— Я служу правителю верой и правдой, — повторяет он, но совсем не то хотел он от меня услышать, и совсем не то хотел сказать сам.

— Тогда служи, — киваю я и отворачиваюсь, давая понять, что сказал все.

Я отдаю подошедшему кухонному свою плошку, и он уносит всю посуду под свой навес в задней части лагеря. Палатка сугрисов не так далеко от моей, и я думаю, что они уже закончили утреннюю трапезу и их можно навестить.

Пока меняется стража у реки, я успеваю умыться снегом, которого за прошлую ночь намело на два пальца, и заплетаю волосы в косу. Под моим личным началом в войске теперь двенадцать человек — небольшой отряд, чтобы дать мне видимость власти. Син-фиоарна, не знающий основ военного дела — плохой стратег, но такова традиция, и даже теперь, когда из земель Асморанты ушла магия, отец ее не нарушает. Наследник должен первым идти в бой. Люди должны знать, что правитель любит Асморанту так сильно, что готов принести в жертву своего собственного сына.