Якобы книга, или млечныемукидва - Антон Павлович Лосевский

в интеллекте, чтобы дать почувствовать тебе свое превосходство и показать потребность в опеке. Ничего не напоминает? Но если бы тебе так больше нравилось, я вполне могла бы быть и пухленькой дурнушкой в потрескавшихся очках, засаленном свитере и с промежутками в зубах, что компенсировалось бы целым букетом благородных духовных свойств, но ты же не повелся бы на такую приманку, не так ли? Поэтому все это время я была такой, чтобы ты клюнул, чтобы в итоге мы оказались там, где мы есть сейчас. Хотя обычно, после грехопадения, меня почти сразу проклинают, наделяют самыми отталкивающими качествами и представляют, например, в виде чертовой матери, потому что ненавидят! И вот тогда я предстаю уже в совсем ином, соответствующем образе… Но ты отчего-то ни секунды не ненавидел меня, даже когда мы ссорились, и поэтому я оставалась для тебя все той же, какой тебе хотелось бы, и, знаешь что – мне это нравилось! А почему, как ты думаешь, мы брели до границы целую вечность, а я, как могла, оттягивала расставание… Как правило, дойти до стенки – это быстрая и формальная процедура, как завернуть за угол.

– Чудны дела твои, Господи! Как же я раньше этого не видел, когда был зрячим, а теперь, ослепнув, прозрел! Теперь-то все складывается в какую-то более-менее понятную композицию, кирпичик за кирпичиком. И все-таки остается у меня еще одна неясность: ведь это Патамушта внушил мне мысль про нашу нереальность. Вернее, про вымышленность всего на свете. Неужели все они заранее знали и участвовали в этом розыгрыше?

– Мы и сейчас знаем! Мы здесь, с тобой, – вдруг раздался в непосредственной близости голос Патамушты.

– Что? И вы здесь, как? – встрепенулся Якобы и собрался было встать, но не смог, к тому же чья-то рука на плече остановила этот порыв.

– Давайте уже скажем ему все как есть, – сжалился Квази-мен, – Свитани, давай-ка ты, в твоих устах это прозвучит приятнее всего, что ли…

– Объясните мне что!? Есть еще что-то, чего я не понимаю? Только я, вроде как, начинаю складывать эту мозаику, как тут опять… да вы издеваетесь! Как вы оказались здесь, у стены, вы шли за нами по пятам, так что ли? – разразился вопросами Якобы.

– Говорила я ему, не налегай на зелье, – чуть слышно прошептала Виэкли.

– Видишь ли, Якобы, на самом деле никакой стены и нет, – издалека начала объяснение Свитани. – Как не было и никакого возвращения в Первоград. Мы по-прежнему здесь, в Бабилонске, под звездным небом, а все, что тебе привиделось после приема зелья, – Всемирная Библиотека Познания, наше с тобой изгнание через символику сада, стена с лучом света – это уже чистый полет мысли, вызванный действием зелья… Ты, понимаешь ли, немного перебрал… и вот… Ну и я немного подыграла тебе… Но солировал однозначно ты! – выдохнула она, после чего все дружно рассмеялись, включая и самого Якобы, представившего, как это было, однако реальность настигшей его слепоты быстро сбила веселье.

– Видимо, это какая-то проекция твоего сознания на то, что было бы, когда мы вернемся в Первоград, как оно могло бы быть! – более точно выразился Патамушта. – Однако вся загвоздка в том, что, как и предвидел О0Х0О, не все из нас вернутся из Бабилонска… Мы не можем вернуться все, таковы правила Игры. И… ты не вернешься, нам всем очень жаль.

– Но куда-то ведь я вернусь? Я же не останусь один в этой унылой пустыне собственного рассудка? – протрезвляющимся голосом заговорил Якобы.

– Ты – необходимая жертва на алтарь развязки книги. Как нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц, так и закончить книгу никак нельзя, не оставив кого-нибудь в Бабилонске. Ты не волнуйся, до конца осталось совсем недолго… – высказался по этому вопросу Квази-мен.

– Так я что-то вроде жертвоприношения, получается?

– Да ты не расстраивайся так! Такова участь всех главных героев! Никому еще не удавалось перехитрить систему – это называется… художественный замысел, – немного утешил его Патамушта. – Такова уж доля главных героев – собирать все шишки и удары судьбы. В этом смысле, как я всегда и утверждал, куда полезнее быть персонажем второстепенным, у них-то как-то нормально все обычно складывается, Автор упускает их из виду и не слишком изощряется в придумывании испытаний, а то и вовсе отпускает с миром.

– Что же, раз уж мне не суждено вернуться в Первоград, то те картины, которые нарисовал мой разум, что могло бы быть при возвращении, меня вполне устраивают. Наверное, я бы с великим удовольствием повторил бы все это опять и опять, вот только… когда-нибудь выбрал бы полянку. И что теперь? Что дальше?

– Знаешь, я советую тебе сосредоточиться на хороших мыслях в такую минуту, ты уже совсем слаб, едва держишься в сознании, – самым мягким голосом, на какой была способна, советовала Свитани.

– Это еще как понимать? Обычно так говорят, когда кто-то умирает. Я что… умираю? – растерялся Якобы от подкрадывающейся перспективки.

– В некоторых культурах это называется именно так, хотя, на мой взгляд, корректней говорить о перекодировке в иную систему ценностей, культурную среду, – начал было Патамушта. – Тут, правда, принципиальный момент, что считать культурной средой, поскольку многие культуры, как известно, вообще самоустранились в этом отношении. Я это к тому, что культурные коды утрачивают свою самобытность и трансформируются в культурную моду слепого подражательства и…

– Да помолчи ты! Ты можешь хоть сейчас перестать рассуждать о культурах? Мы снова теряем его… – раздосадовано одернула его Свитани и, взяв Якобы за руку, уже в других интонациях обратилась к нему, – очень прошу тебя, вспоминай только лучшее, например, как мы проснулись вместе в белой комнате! Ты обещаешь, что будешь помнить белую комнату до конца? Пусть это будет последней твоей мыслью!

– Белая комната… – с ностальгией повторил он, – да это лучшее, что случалось со мной за все времена, как я могу забыть? Я буду помнить каждый сантиметр белой комнаты! Будь что было! Будем! – таким было последнее слово, сказанное Якобы своим друзьям.

После чего Якобы вдруг совсем размяк, ослаб и отпустил сознание в свободное падение в пропасть, а вернувшийся в тот же миг из Бабилонска О0Х0О по этому прискорбному случаю предложил склонить головы и почтить память Якобы минутой молчания, а затем торопливо указал на яму, которую под видом раскопок они копали всю последнюю неделю пребывания в Бабилонске, велев исполнить авторскую волю по всем положенным ритуалам.

– Вот это, друзья мои, и называется – «докопаться до истины». Никто не знает, где и когда он роет яму сам себе, на какой полянке нужно