Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

КИСЛО-СЛАДКАЯ ПЕСЕНКА

Перевод Бенедикта Лившица

Ах, я люблю тебя! А ты,Ужель ты не в моих поэмах?Зима приводит сонм упрямыхСкорбей чернее черноты.

Акации дрожат сторожко,Лишь ветром тронет их слегка.Ты грелась, сидя без сорочки,Вся голая, у камелька.

Холодный ливень бился в стекла;Дрова шипели, чуть горя…Я жду, чтоб мутная заряОпять в моем окне возникла!

ЧАС ПОЭТА

Перевод М. Кудинова

У нее в руке фиалки,Кончен праздник, и онаНа букет глядит свой жалкий,Подозрительно бледна.

На дворе ни ночь, ни утро,Все покрыто полумглой,Бродят тощие собакиПо парижской мостовой.

Это горький час поэта,Час, когда охвачен онБеспокойством до рассвета,И растерян и смущен.

От моей коптящей лампыСвет ложится на тетрадь,И забытые фантомыОживают в ней опять.

НОЧИ ЗИМНИЕ

Перевод М. Кудинова

Ночи зимние… ЗажегсяСвет над дверью кабачка.С потолка свисает лампа…До чего ж любовь горька!

Эти губы и помада,Этот сладенький мотив…Сам не знаю, что мне надо,Что ищу я, загрустив?

Вы танцуете, но счастьяВам не встретить на пути…Словно тех, кто мной потерян,Я пытаюсь вас найти.

О погибшие созданья,Веселиться б вам всегда!Звуки вальса, бал в предместье,А за дверью ждет беда.

Смотрит смерть с кривой ухмылкой,Смерть кривляется в ночи…Та, которую прирежут,«Не виновна я», — кричит.

Не прислушивайтесь к стонуКрови, пролитой на грязь.Ничего вы не слыхали,В танце весело кружась.

Ночи зимние… Под ветромФонаря трепещет свет.Сумасшедшие девчонки,Для которых счастья нет,

Все вам сердце здесь пленяет;Звуки льются через край,Вальс вас кружит… И сливаетВоедино грязь и рай.

ПОЛНОЧЬ

Перевод И. Озеровой

В переулке пустом,Занавешен дождем,Ждет гостей дом свиданий.Плач полночных часов,Словно скрипнул засовВ глубине сонных зданий.Кто крадется тайкомЗдесь, в ненастье таком?Тени двух ожиданий…В переулке пустомВ ночь небесных рыданий.

ПРОЩАЙ

Перевод И. Озеровой

Вот и старый кабак. Много летДождь осенний его убивает.Я пришел, но тебя уже нет,От страданья любовь убывает.

Я страдаю. Когда ты ушла,Я смеяться учился искусно.Плачу я без любви, без теплаИ живу с той поры только грустно.

Ты хотя бы на память храни,Мое сердце, тоски неизбежность,Ты храни эту древнюю нежностьИ от ран почерневшие дни.

Грудь чужую осыплет мой смех,Лаской губы чужие я встречу,Их зубами своими помечу…Все равно ты прекраснее всех.

БЛЭЗ САНДРАР

Перевод М. Кудинова

Блэз Сандрар (наст. имя — Фредерик-Луи Север; 1887–1961). — Сын швейцарского коммерсанта, он еще в юности бежал из дому, исколесил весь свет, переменил множество профессий, был свидетелем первой русской революции 1905–1907 гг., событиям которой посвящены его поэма «Проза о транссибирском экспрессе и маленькой Жанне Французской» (1913) и роман «Мораважин» (1926). Участник первой мировой войны, он был тяжело ранен, лишился руки. Наряду с Аполлинером был крупнейшим реформатором французской поэзии XX в. Убежденный в том, что она должна избавиться от тяготевших над ней традиционных форм, он смело пользуется жаргоном городского дна, языком афиш и газет, приемами «кадрировки», заимствованными у кинематографа, стремясь слить весь этот разнородный материал в некое подобие современного лирического эпоса. С середины 20-х годов перестает писать стихи.

В 1974 г. в издательстве «Наука» (серия «Литературные памятники») вышел сборник стихов Б. Сандрара «По всему миру и вглубь мира» в переводе М. П. Кудинова.

ПРОЗА О ТРАНССИБИРСКОМ ЭКСПРЕССЕ И МАЛЕНЬКОЙ ЖАННЕ ФРАНЦУЗСКОЙ

(Фрагмент)

Посвящается музыкантам

В ту пору я только что с детством простился.Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детствестремился.Я был в шестнадцати тысячах лье от места, в котором родился. Я был в Москве, вэтом городе тысячи трех колоколен и семижелезнодорожных вокзалов.Но мне не хватало ни этих вокзалов, ни тысячи трех колоколен,Потому что юность моя безумной и пылкой была,И сердце в груди у меняПылало, как храм в Эфесе или как Красная площадь в Москве,Когда солнце садится;И глаза мои светом своим озаряли сплетения древних путей,И таким я был скверным поэтом,Что не смел идти до конца.

На огромный татарский пирог с золотистою коркойКремль походил,Громоздились миндалины белых соборов,На колокольнях сверкало медовое золото,Старый монах мне читал новгородскую быль.Меня мучила жажда.С трудом разбирал я клинообразные буквы,А затем, неожиданно, голуби Духа Святого над площадью взмыли,И руки мои тоже ввысь устремились, как альбатросы,И все это было воспоминаньем о дне последнем,О последнем странствииИ о море.

Однако я был очень скверным поэтомИ не смел идти до конца.Голод мучил меня,И все дни, и всех женщин в кафе, и все чашиХотел я испить и разбить,Все витрины, все улицы,Судьбы людские, дома,Все колеса пролеток, что вихрем неслись по плохим мостовым,

Я в горнило хотел погрузитьИ все кости смолоть,Вырвать все языки,Все расплавить тела, обнаженные под шелестящей одеждой,Тела, от которых мутился мой разум…Я предчувствовал, что приближается красный Христос революциирусской…А солнце было тяжелою раной,Раскрывшейся, словно костер.

В ту пору я только что с детством простился.Шестнадцать лет мне недавно исполнилось, и позабыть я о детствестремился.Я был в Москве, где хотел, чтобы пламя меня насыщало,И мне не хватало ни церквей, ни вокзалов, озаренных моими глазами.Грохотала пушка в Сибири, была там война,Голод, холод, холера, чума,Плыли тысячи трупов животных по илистым водам Амура.На всех вокзалах я видел, как уходилиПоследние поезда,И никто уже больше уехать не мог, потому что не продавалибилетов,И солдаты, которые в путь отправлялись, хотели бы домаостаться…Старый монах мне пел новгородскую быль.Я, скверный поэт, никуда уезжать не желавший, я мог уехать,куда мне угодно;У купцов еще было достаточно денег,И они могли попытаться сколотить состоянье.Их поезд отправлялся каждую пятницу утром.Говорили, что много убитых.У одного из купцов сто ящиков было с будильникамии со стенными часами.Другой вез шляпы в коробках, цилиндры, английские штопорыразных размеров,Вез третий из Мальме гробы, в которых консервы хранились,И ехали женщины, было их много,Женщин, чье лоно сдавалось в наем и могло бы стать гробом,У каждой был желтый билет.Говорили, что много убитых.Эти женщины ездили по железной дороге со скидкой,Хоть имелся счет в банке у каждой из них.

Однажды, в пятницу утром, наступил наконец мой черед.Был декабрь на дворе,И я тоже уехал с торговцем ювелирных изделий: он направлялсяв Харбин.Два купе у нас было в экспрессе и тридцать четыре ларцас драгоценностями из Пфорцгейма,Третьесортный немецкий товар, «Made in Germany»[219],Но одет во все новое был я торговцем и, поднимаясь в вагон,потерял неожиданно пуговицу.— Помню, я все это помню, потом я не раз еще думал об этом. —Я спал на ларцах и был счастлив, сжимая в руке никелированныйбраунинг, который вручил мне торговец.Я был беззаботен и счастлив, и верилось мне,Что мы играем в разбойников в этой стране,Что мы украли сокровище в Индии, и на другой конец светаВ Транссибирском экспрессе летим, чтобы спрятать сокровище это.Я должен его охранять от уральских бандитов, напавших когда-тона акробатов Жюль Верна,От хунхузов его охранять,От боксерских повстанцев Китая,От низкорослых свирепых монголов великого Ламы;Али-баба мне мерещился, сорок разбойников,Телохранители горного Старца[220], а такжеСовременные взломщикиИ специалистыПо международным экспрессам.

И все же, и все же,Несмотря на весь этот пыл,Как несчастный ребенок, печален я был.Ритмы поезда,Шум голосов, стук дверей и колес,На замерзающих рельсах несущийся вдаль паровоз,Моего грядущего свернутый парус,Никелированный браунинг, ругань играющих в карты в соседнем купе,

Образ Жанны,Мужчина в защитных очках, слонявшийся нервно в проходевагона и взгляд на меня мимоходом бросавший,Шуршание платьев, Свист пара,Стук вечный колес, обезумевших на колеях поднебесья,Замерзшие окна,Не видно природы,А позадиРавнины сибирские, низкое небо, огромные тени Безмолвья,которые то поднимаются, то опускаются вниз.Я лежу, укутавшись в плед,Пестрый,Как моя жизнь,И жизнь меня согревает не больше, чем пледШотландский,И вся Европа за ветроломом экспрессаНе богаче жизни моей,Бедной жизни моей,Что похожа на плед,Весь потертый ларцами, набитыми золотом,Вместе с которыми еду я вдаль,Мечтаю,Курю,И одна только бедная мысльМеня согревает в дороге.

СЕН-ЖОН ПЕРС