Западноевропейская поэзия XХ века - Антология

СЕН-ЖОН ПЕРС

Сен-Жон Перс (наст. имя — Алексис Леже; 1887–1975). — Родился на острове Гваделупа, изучал литературу и право в Бордоском университете. С1914 по 1940 г. состоял на дипломатической службе; посетил Китай, Японию, Монголию. Впечатления от странствий по Востоку отразились в сборнике стихов «Анабасис» (1924). Разжалованный и лишенный вишистским правительством французского гражданства, в 1940 г. эмигрировал в США, где прожил до 1958 г. Творчество Сен-Жон Перса в годы изгнания — крупнейшее явление не только во французской, но и мировой литературе. Его «Изгнанье» (1942) — это и поэтический дневник эмигранта Алексиса Леже, и философские раздумья поэта Сен-Жон Перса о трагической участи человека, «вброшенного в бытие»; в его «Ветрах» (1946) вихри реальных исторических катастроф неотделимы от пронизывающих планету космических потоков; его «Ориентиры» (1957) — это и призывный свет маяков родного берега, и незримые, находящиеся вне пространства и времени, путеводные вехи, по которым ориентируется человек в «поисках абсолюта». Усложненная, нередко трудная для восприятия поэтическая манера Сен-Жон Перса сродни манере Клоделя; ее можно определить как богатую внутренними рифмами и ассонансами ритмизированную прозу. В 1960 г. творчество Сен-Жон Перса было отмечено Нобелевской премией.

АНАБАСИС

(Фрагмент)

Перевод В. Козового

Все долгое время, покамест мы уходили на запад, что знали мы о вещахсмертных?.. И вот под собою первые видим дымы.

— Юные женщины! и в природе страны разливается благоуханье:

«…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя и стенания вдовьинад разметаемым прахом.Те, кто стареет в сени и власти безмолвья, воссев на холмах, созерцают пескии дневное сияние в гаванях дальних;но сладостью полнятся женские бедра, а в телах нашихженских словно темная бродит лоза, и от самих себя нет нам спасенья.

…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу листвы в сновидениях наших.Те, кто вскрывает ключи, вместе с нами в этом изгнании, те, кто вскрывает ключи,скажут ли нам ввечеру,под чьими руками, давящими гроздь наших бедер,влагой полнятся наши тела? (И женщина в зелень с мужчиной легла; онаподнимается, тело свое расправляет, и голубокрылый уносится дальше сверчок.)

…Я возвещаю тебе великую пагубу зноя, а ночь между тем средь собачьего лаядоит наслажденье у женщин из бедер.Но Чужестранец живет под шатром, где подносят ему молоко и плоды. И приносят емуключевой воды,чтобы рот и лицо омывал он и чресла.К ночи рослых служанок приводят ему (о бесплодные, ночь в них пылает!).И наслажденье, быть может, примет он и от меня.(Я не знаю привычек его в обращении с женщиной.)

…Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу ключей в сновидениях наших.Открой же мой рот на свету, как медовый тайник между скал, и если во мнеобнаружишь изъян, да буду я изгнана! если же нет,пусть войду под шатер, пусть нагая войду, прижимая кувшин, под шатер,и долго, сородич могильному камню, будешь ты видеть безгласной меня под деревом— порослью вен моих… Ложе тайных речей под шатром, и в кувшине сырая звезда, ипусть же я буду во власти твоей! ни единой служанки — для нас под шатром лишькувшин с родниковой водой! (Я умею уйти до зари, не пробудив ни звезды сырой, нисверчка на пороге, ни собачьего лая в пределах земных.)Я возвещаю тебе великое счастье покоя и прохладу заката на смертных нашихресницах…

но пока еще тянется день!»

ДОЖДИ

(Фрагмент)

Перевод В. Козового

Пускай же слово мне предшествует в пути! И мы еще раз пропоем для проходящих —песнь народов, для стерегущих — песнь простора:

«Неисчислимы наши тропы, и обиталища непрочны. Уста, рожденные во прахе,божественную чашу пьют. Вы, омывающие мертвых рукою матери-лазури, о струиутренние — в мире, где тернии войны царят, — омойте и живых, пока заря восходит;омойте, о Дожди, лицо ожесточенных — и горечь на лице их, и нежность на лицеих… ибо узки их тропы и обиталища непрочны.

Омойте же, Дожди, для сильных сих твердыню! И вдоль больших столов, под сеньюсвоей силы они воссядут — те, кого не пьянило вино людское, те, кого неосквернил напиток слез или забвенья, все те, чье имя трубный глас разносит безответа… воссядут вдоль больших столов, под сенью своей силы, в твердыне, что для сильных сих.

Омойте у черты деянья оглядку и неторопливость, омойте на путях вниманья оглядкуи учтивость. Так смойте же, Дожди, бельмо благопристойных, бельмо благоразумных;бельмо в глазу людей с достоинством, со вкусом, в глазу у столь достойных и в меру одаренных; так смойте же и пелену с глаз Мудреца и Мецената, с глаз Праведника и Вельможи… с глаз тех, кто соблюдает свято неторопливость и учтивость.

Омойте же благоговенье у Вдохновителей на лицах, благорасположенье у Покровителей в сердцах и скверну велеречья на гстах публичных. Омойте руку тех, кто судит, кто карает, и ту, то саван шьет, и ту, которая младенца пеленает; увечных и слепых, Дожди, омойте стертые ладони и длань нечистую, что, подперев чело, как прежде грезит о поводьях и хлысте… с благословенья Вдохновителей своих и Покровителей своих.

Омойте памяти скрижали, где вся история народов: официальных актов своды, исводы хроник монастырских, и многотомные анналы. Омойте хартии и буллы, Наказытретьего сословья; статьи Союзов, тексты Пактов и манифесты лиг и партий; омойте, о Дожди, листы пергамента, велени и дести цвета стен больниц и богаделен, под цвет скелетам птиц или окаменелой кости… Омойте, о Дожди! омойте памяти скрижали.

Омойте же в душе людской живого слова дар людской: литые изреченья, святыепеснопенья, прекраснейшие строки, изящнейшие трофы. Омойте же в душе людей всеупоение элегий, кантилен; все упоение рондо и вилланел; и радость речи вдохновенной, омойте крылья Афоризма и ожерелья Эвфуизма[221]; и жесткое науки ложе, и ложе царское мечты: в душе открытой, неуемной, в душе вовек непресыщённой омойте, о Дожди! высокий дар людской… в душе у тех, кто дарит миру творенья духа и ума».

ОРИЕНТИРЫ

(Фрагменты)

«И вы, Моря, во снах читавшие безбрежных…»

Перевод В. Козового

И вы, Моря, во снах читавшие безбрежных, оставите ль вы нас однажды вечером подрострами Столицы, средь гроздьев бронзовых и камня площадей?

Вся ширь, о сонмище, уже внимает нам на этом склоне беззакатной эры: зеленоенеобозримо, как на заре восток творенья, — Море,

На праздничных своих ступенях, как ода каменная, — Море; канун и праздник занашей гранью, раскат и праздник с твореньем вровень: в самом преддверье нашем —Море, как откровение небес…

Могильное дыханье розы уже не будет виться у гробницы; живое, не сокроет впальмах мгновение души своей нездешней… О горечь, след твой испарился на нашихтрепетных устах.Я видел, как в огнях широт великое смеялось ликованье: снов наших праздничноеМоре, как пасха восходящих трав и словно празднуемый праздник;Все Море в праздничных пределах, под соколиной стаей белых облаков, — как чье-товольное угодье, и неделимое владенье, и как поместье диких трав, разыгранное вкости…

Испей, о бриз, мое именованье! И пусть звезда моя прольется в зрачков безмерныхокоем!.. И дротики Полудня у радости трепещут на пороге. И барабаны безднысмолкают, уступая флейтам света. И Океан, со всех сторон, свергая тяжестьмертвых роз,На наших гипсовых террасах возносит голову Тетрарха[222]!

«…Бесконечность обличий, расточительность ритмов…»

Перевод М. Ваксмахера

…Бесконечность обличий, расточительность ритмов… Но ритуала пора настает —пора сопряжения Хора с благородною поступью строф.Благодарно вплетается Хор в движенье державное Оды. И опять песнопенье в честьМоря.Снова Певец обращает лицо к протяженности Вод. Неоглядное Море лежит перед ним вискрящихся складках,Туникою бога лежит, когда расправляют любовно ее в святилище девичьи руки,Сетью общины рыбацкой лежит, когда расстилают ее по прибрежным отлогим холмам,поросшим нещедрой травою, дочери рыбаков.И, петля за петлей, бегут, повторяясь на зыбком холсте, золотые узоры просодии —это Море само, это Море поет на странице языческим речитативом:

«…Море Маммоны, Море Ваала, Море безветрия и Море шквала, Море всех в миреширот и прозваний, Море, тревожность предначертаний, Море, загадочное прорицанье, Море, таинственное молчанье, и многоречивость, и красноречивость, и древних сказаний неистощимость!

Качаясь, как в зыбке, в тебе, зыбучем, взываем к тебе, неизбывное Море! — изменчиво-мерное в своих ипостасях, неизменно-безмерное в ценности гулкой;многоликость единого, тождество разного, верность в коварстве, в дружбепредательство, прилив и отлив, терпеливость и гнев, непреложность и ложь, ибезбрежность, и нежность, прилив и отлив — взрыв!..

О Море, медлительная молниеносность, о лик, весь исхлестанный странным сверканьем! Зерцало изменчивых сновидений, томленье по ласкам заморского моря!Открытая рана во чреве земном— таинственный след неземного вторженья; сегодняшней ночи безмерная боль — и исцеление ночи грядущей; любовью омытыйжилища порог и кровавой резни богомерзкое место!

(О неминуемость, неотвратимость, о чреватое бедами грозное зарево, влекущее властно в края непокорства; о неподвластная разуму страсть — подобный влечению к женам чужим, порыв, устремленный в манящие дали… Царство Титанов и время Титанов, час предпоследний, а следом последний, а вслед за последним еще один, вечно — в блеске молнии — длящийся час!)

О многомерная противоречивость, источник раздоров, пристанище ласки, умеренность, вздорность, неистовство, благостность, законопослушность, свирепаяярость, разумность, и бред, и еще — о, еще ты какое, скажи нам, поведай, о непредсказуемое!

Бесплотное ты и до дрожи реальное, непримиримое, неприру-чимое, неодолимое, необоримое, необитаемое и обжитое, и еще и еще ты какое, скажи, несказанное! Неуловимое, непостижимое, непререкаемое, безупречное, а еще ты такое, каким тыпред нами предстало сейчас, — о простодушие Солнцестояния, о Море, волшебныйнапиток Волхвов!..»

ПЬЕР-ЖАН ЖУВ