Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом — особенно, если Эвика куксится или капризничает, — он подхватит ее на руки, включит радиоприемник и ну с ней чардаш танцевать по комнате (правда, народную музыку тогда передавали по радио еще довольно редко). Вообще-то его не очень легко расшевелить на танцы, и это огорчает Ибойку — «наслаждаться жизнью», по ее понятиям, значит каждый день ходить на разные увеселения или вечером ужинать и танцевать в ресторане.
Но Йожи, счастливого отца, дождавшегося наконец первенца, не так легко выманить из дома, где у него теперь два сокровища — Ибойка и Эвика: он никак не может насытиться своим домашним счастьем.
Яслей поблизости пока не было, и Ибойка с трудом выбиралась из четырех стен — разве что приходила бабушка или дочка спала. За это время она едва поспевала сбегать в магазин или заглянуть на рынок, но ненадолго — нужно спешить домой. Конечно, когда Йожи был свободен, он охотно делал все, что нужно: и в магазин сбегает, и за новой соской для Эвики, и за детской клеенкой, и по другим хозяйственным надобностям, но он ведь редко бывает дома. Более того, в дни, когда Йожи работал в вечернюю смену, он старался дать Ибойке возможность подремать утром подольше: ей, бедняжке, так мало приходится спать из-за Эвики! Тихонько, чтобы не разбудить жену, он вставал с постели и — хотя таких порядков он не видел ни в отцовском доме, ни у Синчаков — сам готовил завтрак и приносил Ибойке в постель кофе с молоком или чай с необычайно вкусными гренками, поджаренными на утином сале (это сало прислала мать Йожи в знак того, что родня не держит зла против снохи, особенно с тех пор, как у нее родился ребенок, хотя они и считают эту барыньку чужой).
Когда же у него находилось время, Йожи делал дома не только это: он и плиту растопит, и воды для купанья приготовит, и дров натаскает, да и веником не побрезгует.
Правда, многое было Йожи не по душе, некоторые привычки жены ему не нравились, но сказать ей об этом он еще не мог. Как все чуткие, добрые люди, он своим примером хотел показать Ибойке, что хорошо и что плохо, ведь говорить об этом ох как неприятно! Он убежден был, что Ибойка приняла бы его замечания так же близко к сердцу, как и он, если бы его в чем-нибудь упрекнули на заводе или в партийном комитете.
А случалось ведь и такое — и чем дальше, тем больше, — с чем он никак не мог примириться; многое тяжело было не только терпеть, но и наблюдать.
Например, он привык видеть — и у тетушки Бенчик, в чьем доме он жил, приехав в Будапешт, да и у себя в деревне, где в одной комнате спала вся семья (иногда до десяти душ), и не только на кроватях, но и на лавках, лежанках и прямо на полу, — что мать утром первым делом убирала постели, сначала за взрослыми, потом за детьми. Ведь такой стыд, если в неприбранную комнату зайдет вдруг посторонний или соседка забежит за противнем или еще за чем-нибудь, а ведь тут и посадить-то человека негде! Да и зачем выставлять напоказ свои отрепья? Даже маленьких детей будили на заре, чтобы успеть прибраться, так как все торопились по своим делам, не только отец, но и мать. А у них, хотя есть отдельная спальня, где постельные принадлежности можно в две-три минуты побросать в ящик купленного Ибойкой по своему вкусу «рекамье», вот и вся уборка, нередко до самого вечера, до возвращения Йожи с работы, постели оставались неубранными, и это бывало так часто, что случайностью не назовешь.
В таких случаях Йожи с тревогой в голосе спрашивал:
— Ибойка, ты не больна?
— Нет, а что?
— Постель-то не убрана. Я уж думал, тебе нездоровится.
— Ах, у меня было столько дел. Эвика капризничала все утро, потом я побежала в магазин, там ничего нет, оттуда на рынок, а там полно народу, пришлось в очереди стоять, хотела купить мяса. За рисом опять очередь, домой прибежала — Эвика плачет, ей молоко разогревала, потом обед приготовила. А тут еще кошка в ванную забралась, нагадила, такая вонища — сил нет! Пришлось проветривать, убирать, потом какого-то агента нужно было выпроваживать — вот и не успела убраться. Теперь уж не стоит, скоро спать…
Такие объяснения, на первый взгляд вполне основательные, не слишком-то нравились Йожи. Но он не любил препираться по пустякам и, приходя домой, хотел бы не ссориться, а немного отдохнуть, радуясь, что у него такая здоровая, красивая жена, на которую даже смотреть удовольствие, и маленькая дочурка Эвика, которая растет, как грибок, уже что-то лепечет, встает на ножки в решетчатом манежике, обходит его кругом, выбрасывает из него игрушки, а потом кричит: «Дай-дай-дай-дай!» Такая прелесть, сразу видно, что женщина, — у нее уже свои капризы, свои повадки. И такая умница, ну просто поразительно!
Не мог примириться Йожи — как бы это соблазнительно ни было — и с тем, что Ибойка, если на нее нападала лень, иной раз до полудня, а то и дольше разгуливала по комнатам в розовом или пестром, цветастом утреннем капоте и даже выбегала в таком виде на улицу, в лавочку напротив, за молоком, нимало не смущаясь, что ветер показывал прохожим ее голые белые колени. Раньше, бывало, Йожи в восторге обнимал и крепко целовал свою белотелую красавицу жену, но позже с неудовольствием убедился, что эта беготня в полуголом виде предназначена не только для него, но и для всех.
Впрочем, о молоке для Эвики Ибойка забывала довольно часто. Рано утром девочка получала на завтрак вчерашнее молоко, которое сплошь и рядом свертывалось, потому что Ибойка покупала его поздно. Тогда она начинала бранить этих мошенниц-молочниц
