Избранное - Петер Вереш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем таких мелких неприятностей набиралось все больше, и обходить их становилось все труднее. В особенности это касалось денежных неполадок, повторявшихся изо дня в день. Сколько бы денег ни давал Йожи жене, у Ибойки их никогда не было. Когда в Затисском крае вымерзла пшеница и уродилось всего по два-три центнера с хольда, хлеб снова стали давать по карточкам. Ибойка жаловалась, что не может его есть, такой он плохой, и Йожи сказал: «Если так, покупай себе булочки». Но когда перебои кончились, хлеб опять стал лучше и можно было покупать и белый, оказалось, что Ибойка, обладавшая превосходным, как у прожорливого поросенка, желудком, так привыкла к свежим булочкам, что за день уписывает их до десятка просто так, на ходу. А если бы Йожи видел, как Ибойка с жадностью лакомки перемалывает своими белыми ровными зубами одних пирожных и печенья на добрых пятнадцать — двадцать форинтов в день! Ведь на эти деньги можно прокормить всю семью!
Йожи, верный своим вкусам кузнеца, предпочитал простой хлеб, но он не решался сказать жене: «Милая Ибойка, жаль выбрасывать столько денег на эти булочки, ведь в них только и есть что воздух, а вся премудрость их выпечки в том, чтобы в кусочек теста загнать его побольше!» Также не мог он сказать ей и о том, что пирожное и печенье она сама могла бы испечь, — ведь нельзя же ее стыдить, что она даже этого не умеет.
Да, он не мог так сказать, а то, не дай бог, Ибойка или теща попрекнут, что он и еду-то жалеет для жены. А как хотелось ему ответить на жалобы Ибойки о том, что все так дорого и опять нет денег: «Ибойка, милая, на деньги, истраченные на твои десять булочек, ты могла бы купить два кило муки или каравай хлеба, которого нам хватило бы на три дня!»
Он не попрекал ее и тем, что без мяса она ничего не умеет приготовить. Если в лавке ей не доставалось мяса, то ее кулинарное искусство терпело крах, она не знала, что делать, а если что-нибудь и готовила, то получалось невкусно или просто несъедобно. В родительском доме, в прежние времена, Ибойка привыкла, что ее мать чуть не каждый день готовит что-нибудь мясное. Отец, бывало, сунет руку в карман, полный мелочи, выудит оттуда пару никелевых монеток или алюминиевых пенгё и бросит матери: «На вот! Купи кило телячьих обрезков или бараньей требухи, а то полтора кило свиной головы или чего-нибудь на холодец», — одним словом, чего ему хотелось. И хотя сами они были небогаты, но под крылышком у богатых жильцов им жилось неплохо. У липотварошских мясников, когда лучшая часть мясных туш была продана или отложена на ледник для господских кухонь, всегда можно было получить обрезки или остатки за полцены. Матери Ибойки не приходилось ломать голову, чтобы соорудить обед из картофеля и зелени для их маленькой семьи, как тем матерям, которым надо накормить полдюжины голодных ребячьих ртов. Даже на ужин оставалось что-нибудь мясное или прикупалось немного колбасы, так как господину Келлеру после картофельного супа или лечо не по вкусу был его стаканчик вина. Иной раз на все хватало одной монетки в двадцать филлеров (крестьяне-скотоводы — те по месяцам не ели мяса, но в Будапеште оно было очень дешево).
Йожи всю жизнь привык есть то, что подадут, когда приходит «черед еды» (он усвоил это от матери и от жены Синчака), но ему становилось уже невмоготу, когда Ибойка всю неделю потчевала его фаршированной паприкой, лечо, грибами или савойской капустой. Ведь делалось это не из экономии или расчетливости, не потому, что Ибойка старалась достать что-нибудь подешевле, — она просто покупала то, что попадалось под руку.
В ту пору положение было еще таково, что один год приходилось туго с хлебом, на другой не хватало жиров, мяса, сала, на третий — картофеля и овощей, на четвертый — и того и другого, в общем, что уродится, ведь сами мы не умели управлять урожаями и жили по старой крестьянской пословице: «Соберем, что бог даст». А когда на рынке и в магазинах (а это бывало тогда нередко) вдруг подымалась паника вокруг то одних, то других товаров и покупатели нервничали и хватали все подряд («а вдруг завтра не будет!»), Ибойка тоже заражалась этой болезнью. И хотя по натуре она скорее была склонна к мотовству, чем к барсучьему скопидомству, ее всякий раз охватывала лихорадка приобретения, и она покупала столько грибов, паприки или савойской капусты, что этого хватило бы на целую неделю. А чтобы продукты не испортились, да и денег уже не оставалось, она варила все сразу. Они этим питались несколько дней подряд, хотя иногда, прежде чем взяться за ложку, Йожи тайком от жены наклонялся к тарелке и нюхал, не протухло или не скисло ли варево. Нет, он не был привередлив, но — что делать! — он вывез из дома одну-единственную прихоть: как бы скудна ни была еда, она должна быть свежей. В деревне редко приходилось доедать остатки обеда (за исключением, может быть, голубцов, тушеной баранины, блинчиков с мясом и других лакомств), каждый раз готовили заново, а если что и оставалось, так это обычно выливали поросенку. Не виноват же Йожи, что его мутит от запаха вчерашнего картофеля или прокисшего лечо и еда застревает в горле.
Но все это приходилось скрывать, иначе Ибойка до смерти обидится или рассердится не на шутку. Если он бывал очень уж голоден, то предпочитал там, на заводе, перекусить хлеба с салом. Если такое случалось за ужином, Йожи ложился спать голодный, сказав жене: «Знаешь, не понимаю, почему сегодня что-то есть не хочется».
Ибойке наконец самой надоедало заготовленное впрок варево, и она выбрасывала его на помойку. Обычно это случалось в такое время, когда на рынке было все дорого, даже картофель и капуста, — когда овощи были дешевы, Ибойка готовила только мясное.
Иной раз она возвращалась из лавки рассерженная: вот, мол, битых полдня простояла в очереди за двумя кило картошки! К этому добавлялось несколько таких нелестных слов по адресу демократии и социализма, что Йожи, правда, молчал, но ему очень не хотелось бы, чтобы их услыхал кто-нибудь, кроме него. Как он ответил бы на вопрос: почему ты не объяснишь своей жене, что картофель не уродился из-за засухи? Что
