Письма к отцу - Таня Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тогда я узнала, что у Сталина была дочь, а у дочери – невероятная судьба и несколько мемуарных книг. Потом я прочту каждую ее книгу – с карандашом. Прочту и другие – комментарии ее современников, комментарии моих современников, воспоминания ее детей, некоторых советских литераторов, размышления о ней русских эмигрантов.
Об Аллилуевой редко вспоминают в двадцатые годы двадцать первого века в России. Хотя культ ее отца воскресает – в Волгограде открыли памятник, памятник открыли и в городе моего детства. Пожилые люди несут гвоздики, молодые говорят о необходимости сильного лидера, женщины выходят с его портретами на «Бессмертный полк»: «Пусть миру этот день запомнится навеки, / Пусть будет вечности завещан этот час. / Легенда говорит о мудром человеке, / Что каждого из нас от страшной смерти спас»[17]. Я не живу в городе детства больше пятнадцати лет, но люблю заглядывать в официальный аккаунт моего города детства в запрещенном в России инстаграме[18]. Под фотографией открытия памятнику Сталина единственный – залайканный – комментарий: «А почему памятник Сталину в городе всего один? Ленину – на каждой площади, а Сталину – только сейчас открыли. Где справедливость?»
Несколько дней назад было пятое марта 2023 года. Каждый год пятого марта я думаю о смерти Сталина, каждый год кто-нибудь в соцсетях об этом напоминает. В этом году исполнилось семьдесят лет с его смерти. Мои друзья к нему абсолютно равнодушны, поэтому я не нашла в «дружеской» ленте упоминаний об этом дне, но встретила множество материалов СМИ – дневники современников, репортажи о последних днях, фотографии похорон, анализ личности, видео в ютьюбе о том, почему его культ снова возрождается и к чему это может привести. О дочери – ни слова. А потом я наткнулась на интервью с американским писателем и шоуменом Дэном Китроссером, который заинтересовался судьбой Светланы Аллилуевой и выпустил подкаст "Svetlana! Svetlana!". Подкаст, оказывается, критикуют в США за то, что в истории про дочь Сталина слишком много харизмы и «энергетики» ведущего подкаста. Ведущий в искреннем восторге от собственной героини, а я еще с 2014 года не могу понять, почему о жизни Аллилуевой не вышел сериал на нетфликсе. Надеюсь, когда-нибудь выйдет. «Забавно, что о судьбе дочери Сталина рассказывает окружающим только тот американец, а ты этим интересуешься, словно никому, кроме вас, до нее нет никакого дела», – подметил мой друг, а я вспоминала ее лицо на последних видеозаписях – лицо разъяренной старой женщины: «Я не буду говорить на русском, я уже давно говорю на английском и к России не имею никакого отношения»; я жалела ее изо всех сил, как жалела бабушку, маму, брата, как жалею каждого, кому пришлось многое утратить и переосмыслить.
«Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных, я не испытывала ни раньше, ни после. Когда в Колонном зале я стояла почти все дни… Я еще не знала и не осознавала – какое, в чем оно выразится, но я понимала, что это – освобождение для всех и для меня тоже от какого-то гнета, давившего все души, сердца и ума единой, общей глыбой», – пишет Светлана Аллилуева в одном из двадцати писем к другу. Пишет после смерти отца, после крещения в православной церкви («Эта первая попытка писать была для меня самой как исповедь… в моих ушах звучали слова священника, крестившего меня: "Ты своего отца не суди, Суд Высший уже свершился над ним: при жизни он слишком высоко вознесся, а теперь от славы его ничего не осталось. Господь выравнивает и исправляет ложное. А тебе – нельзя, ты – дочь"»). Пишет в тридцать семь лет, чуть больше месяца. Адресует письма Федору Федоровичу Волькенштейну, тому самому «другу» – доктору физико-математических наук, сыну поэтессы Наталии Крандиевской и известного в дореволюционной Москве адвоката Федора Волькенштейна. Его отчим – Алексей Толстой. Она не знает, что ее книга станет сенсацией, что страницы, описывающие смерть Сталина, будут цитироваться по поводу и без, «сталинисты» напишут тонны толстых книг, ссылаясь на эту брошюрку, а фраза, которая врезалась ей в память: «Хрусталев, машину!» – превратится в название художественного фильма.
Но она понимает, что в Советском Союзе рукопись лучше никому не показывать. Они «расправились» с Пастернаком за «Доктора Живаго», они обыскивали квартиру Василия Гроссмана и конфисковали роман «Жизнь и судьба», они арестовали Иосифа Бродского. В 1963 году Светлана Аллилуева пишет «в стол», пишет «письма» – «другу».
Сталин умер в 1953 году. В 1954-м Светлана Аллилуева защитила диссертацию на степень кандидата филологических наук и трудоустроилась в ИМЛИ, в сектор советской литературы. Ее сослуживцем был Андрей Синявский. У нее отобрали пропуск в Кремль. В 1955 году она обратилась с просьбой к Булганину отдать ей ту часть семейной библиотеки, которую собирала ее мама. Ей отказали.
В 1956 году состоялся Двадцатый съезд КПСС. В последний день съезда на закрытом утреннем заседании был прочитан доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях». Политбюро поручило подготовить Светлану, с Микояном ей прислали копию доклада. Она читала доклад – Политбюро боялось гнева и истерики – и понимала: все, что в нем написано, – правда. Она знала это, чувствовала. Она не хотела в это верить, но не верить – не могла.
«Товарищи!
‹…› Сам факт, что мы ставим на рассмотрение во всех их разветвлениях основные проблемы преодоления культа личности, чуждого марксизму-ленинизму, так же как и вопрос о ликвидации его тяжелых последствий, – является доказательством великой моральной и политической силы нашей партии.
(Бурные аплодисменты.)»
В Советском Союзе началась оттепель. Светлана Аллилуева не кричала, не плакала, не спорила. «К сожалению, все это очень похоже на правду», – сказала она Микояну и его жене, Ашкен Лазаревне, людям, которых знала с детства. А Хрущев был однокурсником ее матери. Надежда Аллилуева и познакомила его с мужем.
Часть четвертая
Глава первая
Телефон
Мама сказала, что любила семидесятые и восьмидесятые за то, что ни у кого не было телефонов – можно было прийти в гости просто так, без спроса. Никто не названивал вечерами по стационарному телефону, неоткуда было узнать страшные новости.
В ту ночь, когда ты умер, у нас был телефон. Мама от него не отходила – звонила родственникам, друзьям, знакомым, не говорила, что у нее умер «муж», а называла твои имя и отчество, приглашала на похороны. Она никогда не звала тебя по имени при чужих – только по имени и отчеству. Листала твою записную книжку – идеальный почерк, безупречная систематизация, – она дисгармонировала с тем хаосом, который случился в нашем доме в момент твоей смерти.
Прощание с тобой проходило во дворе дома, в котором был телефон (после твоей смерти телефон провели и в другой наш дом, я пережила множество счастливых минут в разговорах с подругами и парнями, но ты никогда не говорил по телефону в другом нашем доме). Дом находился на улице Дзержинского. Ты купил его, ты его любил и хотел жить в нем до самой смерти, тогда как мама планировала жить в другом доме, вы не могли выбрать место, которое устраивало бы вас обоих. Мама часто тебе проигрывала – проиграла и в этом. Я не ощущала себя дома ни в одном из ваших мест, я хотела найти что-то иное, хотела отыскать дом в другой, новой реальности, поэтому и сбежала из каждого дома в пятнадцать.
Ты хотел жить в доме на улице Дзержинского. С тобой прощались на улице Дзержинского. В городе, в котором ты похоронен, есть несколько памятников Ленину и один памятник Дзержинскому. Я читала у поэта Сергея Гандлевского про его улицу детства: «Вот наша улица, допустим, Орджоникидзержинского…» – и любила это стихотворение за отзвук чего-то родного, твоего. А потом я узнала о том, что Дзержинский –
