Письма к отцу - Таня Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
мне бы хотелось написать тебе письмо,
в нем будут летние и весенние пейзажи,
будет июльское утро в южном городе,
где мы с тобой выходим утром с ночного сеанса.
воздух теплый, почти прозрачный,
ты берешь мою руку в свою –
я ощущаю безграничное счастье,
я в легком платье, ты поправляешь бретельку,
достаешь из рюкзака куртку,
накидываешь мне на плечи,
южная улица становится черно-белой,
будто из того советского фильма, который был снят
через двадцать лет после того, как
закончилась война.
* * *ты ждешь меня в центре москвы
около метро чистые пруды,
на тебе серое драповое пальто,
такое было на моем отце на фотографии,
снятой до моего рождения
около озера, куда он мечтал свозить меня, когда я вырасту.
я выросла,
а пальто уже не на отце –
на тебе.
* * *ты достаешь телефон и фотографируешь меня на фоне заката.
куда ты выложишь эту фотографию, в инстаграм[19]?
у меня нет инстаграма[20],
в одноклассники или вконтакте?
смеешься?
я никуда не выкладываю фотографии,
я храню их как воспоминания,
в облаке на мейл.ру –
его память досталась мне бесплатно, в подарок за купленный ноутбук,
каждое облако доступно нам бесплатно,
но не всегда это облако на мейл. ру.
* * *мы гуляем в летнем парке.
утром
на траве – роса,
какая бывала в нашем южном городе
на такой же траве, но немного другой.
мы сидим на скамейке,
ты меня обнимаешь,
меня обнимали другие – часто –
почти так же, как и ты,
но немного иначе.
* * *мне бы хотелось рассказать тебе в этом письме о том,
как ты приходил ко мне после работы,
как ждал, когда я выйду из подъезда.
я не знала, что, когда я выйду из подъезда, начнется дождь,
а ты знал,
и раскрыл зонт, и держал его, пока мы шли по улице,
зонт был нашим домом, нашей защитой.
ты раскрыл его для меня.
* * *ты знаешь, что и ты и я – мы оба – когда-нибудь умрем,
что мы постареем и перестанем влюбляться в новых людей.
мы идем по улице под зонтом,
мы выходим – счастливые – с утреннего сеанса,
мы смеемся над прохожим, который говорит, что завидует нашей молодости,
нашему очарованию.
* * *а вот и тот бар, где я в шутку сделал тебе предложение.
не помню таких баров и таких шуток!
ты тогда была с подругами, я смотрел на тебя, сидя за тем столиком,
около окна
в облаке дыма,
тогда в барах еще можно было курить, наверное, ты помнишь,
и я прошел мимо и сделал тебе предложение,
ты засмеялась,
твои подруги сказали, что я сумасшедший,
я ушел, но знал,
что я не сумасшедший, что в этом баре я снова
встречу тебя.
* * *мне так много хочется рассказать тебе в этом письме
о том, что я смотрела фильмы, где актеры похожи на нас,
где сценаристы транслируют наши истории,
где парень в драповом пальто идет по брусчатке,
где накидывает куртку на плечи девушки в легком платье,
где раскрывает зонт.
там распускаются цветы, там плывут облака, там оборачиваются прохожие,
там звучат первомайские демонстрации,
а где-то, наоборот, влюбленные гуляют по европейским улицам,
берут напрокат велосипеды и откупоривают вино.
* * *в парках, где мы еще не были, цветут акации, черемуха,
пахнут майские сады,
в мире, который мы еще не видели, каждый день ходят на работу люди,
языков которых мы не понимаем, но видим по глазам – они к нам добры,
они добры к нашей молодости, к нашим облакам, нашему очарованию.
мы обязательно выучим их языки – по фильмам и песням,
по стихам и картинам,
по встречам и расставаниям,
по звездному небу над их головами.
кажется, что оно везде одинаковое, но это, конечно, не так –
такое же, но немного, немного, другое.
* * *я написала тебе огромное письмо в вордовском файле,
там каждая строчка – отдельно
и с маленькой буквы – как положено, когда ты хочешь подарить собеседнику близость,
показать, что ему доверяешь.
я не буду его отправлять, я смотрю на твои «привет, как ты?)» и улыбаюсь.
вроде бы буквы, вроде бы знаки такие же, как и всегда,
но немного – немного – другие.
Глава вторая
Пуговицы
Ты уехал из Москвы, из города твоего детства, в девяностые. Тебе нужно было переехать на юг, потому что у твоей жены, моей матери, на юге, в Ростовской области, умер отец. Ее мать, моя бабушка, оставалась в одиночестве. Бабушке нужно было помогать. Ты не очень-то хотел помогать моей необразованной бабушке, не прочитавшей в жизни ни одной книги, пишущей с ошибками, завидующей дочери и внукам, что они смогли учиться в школе дольше семи классов (когда моя бабушка пошла в седьмой класс, началась война). Ты был снобом и никогда не скрывал этого. А еще ты был археологом. Ты ездил на раскопки, просиживал часы в библиотеках, знал все о динозаврах и мамонтах. В городе Азове Ростовской области (там умирал отец моей матери, там похоронят тебя) есть историко-археологический музей, где находится множество редкостей – вещей, единственных в мире. Иногда мне кажется, что, кроме тебя, меня, моего брата и сотрудников музея, никто не знает об этих редкостях. Мой (наш) город существует только в тумане моего сознания, и я удивляюсь, когда кто-то приезжает туда с туристической целью.
В Азовском историко-археологическом и палеонтологическом музее-заповеднике (так он называется официально, таким его не знает никто из моих одноклассников, десять лет ходивших мимо него в школу) в зале под названием «Следы Земной памяти» экспонируется скелет мамонта – с головой и бивнями.
В Ростовской области – неподалеку от Азова – есть археологический музей-заповедник Танаис. Там развалины – под открытым небом, участки античного города. Этот музей – первый из созданных на территории России музеев-заповедников.
Уникальные находки случались с теми, кто копал в Белой Калитве. Случались с каждым мужчиной, орудующим лопатой в тридцатиградусную жару, с намотанной на голову футболкой, раздетым по пояс. Ты бывал и таким. Находки случались и с тобой. Ты переехал в Азов из Москвы для того, чтобы участвовать в археологических экспедициях, чтобы пропадать неделями и месяцами, чтобы я ждала тебя, загадывая – если проедет красная машина, папа приедет в четверг, если синяя – в воскресенье. Чаще всего ты приезжал по пятницам, но пятницы я никогда не загадывала.
Археологические экспедиции не приносили тебе почти никаких денег. Но ты провел там страшные девяностые, голодные годы, в которые на бабушкином огороде рос картофель и топинамбур, в сарае дрались петухи и откладывали яйца курицы, а ты каждое утро косил траву, чтобы превратить ее в сено, чтобы этим сеном питались козы, блеющие за ограждением во дворе бабушкиного дома. У нас все было «домашнее», а каждая твоя работа оказывалась для души, не для заработка.
Когда я думаю о наших девяностых, вспоминаю игольницу, висящую на стене, и коробку с разноцветными пуговицами, которая доставалась с антресолей в самые значимые моменты нашего детства – когда мы теряли эти пуговицы, распахивали рубашки, кофты и платья. Я любила терять пуговицы, потому что хотела, чтобы ты доставал с антресолей эту коробку. Ты смотрел строго, спрашивал: «Где пуговица? Опять потеряла?», но почему-то никогда не сердился, кажется, ты сам любил доставать эту коробку. Мои детские платья были расшиты разными пуговицами, незнакомые люди из-за этого думали, что мы слишком бедны, потому что не можем купить ни новое платье, ни подходящие пуговицы к нему. Но мы с тобой знали – почему у меня такое платье и в чем смысл этих пуговиц. Ты пуговиц никогда не терял – пиджаки с идеальными пуговицами до сих пор висят в чьем-то шкафу, там, где хранится твоя одежда.
Недавно я познакомилась с писателем Денисом Осокиным. Мы с подругой приезжали в Коломну, где он жил в резиденции. Мы гуляли по Коломне, а потом он подарил нам раскраску с динозавром, найденным на раскопках в его Запретном городе, и пуговицу. Он сказал, что пуговицы помогают удерживать одежду на человеческом теле и что они нужны только живым. А еще сказал, что писал рассказ про Коломну и что Коломна переводится как «смерти нет». Мне захотелось позвонить тебе и рассказать об этом. А еще – рассказать об этом другим, живым, людям. Но я не рассказала, потому что испугалась, что они вряд ли поймут этот странный язык – живых и мертвых. Я сама удивилась этому – пуговицам, отсутствию смерти в подмосковном городе и такому удивительному совпадению – знаков и символов.
Мы фотографировались в Коломне, я выкладывала фотографии
