Смешно или страшно - Кирилл Круганский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам он считал, что в тот день все-таки довершил начатое. И теперь, рассказывая что-нибудь, всегда уточнял: до его самоубийства было дело или после. Свою сегодняшнюю историю, он, например, начал словами: “Когда я еще был жив…” А подписал документы на исследования он уже после, не замечая ничего вокруг.
Потом их загнали внутрь, они собрались в палате Ромки и Леонида, и говорил уже Стасов (шестьдесят один, кругловатый, энергичный, коротко стриженый). Он был противоположен Зернову. И рассказал все отрывистее, быстрее. Он и с ума сошел так же: динамично, в охотку.
Года три назад он наткнулся в интернете на ролик, где толстый некрасивый мужчина предлагал ввести новые налоги: на строительство раздельных дорог для мужчин и женщин, на утренние пробежки, на пользование услугами парикмахера. Стасов сильно смеялся, не зная, что мужчина был неподдельным чиновником, членом какой-то партии. Стасов надел костюм, галстук и записал видео, где настаивал на введении закона о непреднамеренном домогательстве. Он говорил, что нужно судить только за один взгляд или за неосторожное слово в соцсетях. В конце он добавил: “Петр Стасов. Слово говорит, дело делает”.
На следующее утро ролик набрал подозрительно огромное количество просмотров, а комментарии были в основном такие: молодец, наконец-то настоящий человек у власти. Тогда Стасов придумал федеральную программу сноса жилья, по которой человек, добровольно отдавший жилье под снос, получал право покупать продукты по двойной цене и передвигаться по улицам с той же скоростью, что и остальные. Он жил в Апрелевке, и дома под снос там водились. Это видео в два раза обильнее просмотрели и прокомментировали. Через месяц у Стасова было десять роликов. И к несчастью ─ он уже верил в то, что снимал. Налог на живых родителей бурно и тепло встретили в комментариях. Закон об ограничении передвижения по улицам всерьез обсуждали по апрелевскому телевидению. А идея Фонда о защите классической русской литературы от читателей дошла до Москвы. Там ее сочли слишком дельной, и конкурента из Апрелевки решили устранить. Стасов и так был на пределе и травли из центра не вынес. Его подпись Александра получила, сказав, что документ ─ это законопроект об автономии продуктовых магазинов.
Стасов, как и Ромка, пока был на “Звероборе”, а Зернова и Леонида в баночке ждал “Зверобор Макс”.
После ужина они разговаривали еще, рассказывали Ромка, Леонид. Их истории были гораздо жиже: никаких собак-самоубийц или политических интриг. Леонид болезненно хотел насиловать, Ромка болезненно страдал от его страсти. Разошлись они совсем ночью. Приняли по таблетке “Зверобора” и спокойно уснули. А на следующее утро пришел медбрат и, разбудив Ромку, попросил его пройти с ним. Препарат он велел не принимать.
Было шесть утра. Ромка хотел есть. Они с медбратом пошли по пустому коридору. Сели в лифт и спустились на этаж ниже. “Опять лифт”, ─ подумал Ромка и посмотрел на медбрата. Тот глядел дружелюбно, но бесстрастно. А без страсти в лифте ничего не делается…
Внизу был медицинский кабинет без окон, поделенный стеклянной стеной надвое. Ромку усадили в кресло в одной из половин. Зажегся яркий свет. Медбрат быстро и ловко побрил его опасной бритвой. Ромка давно сдружился с бородой, и сейчас в зеркале казался себе ребенком. Вошла Александра.
─ Какой вы детский, ─ сказала она.
─ А зачем побрили меня? ─ спросил он.
─ Мне нужны ваши эмоции. Нужно видеть их. А под бородой у вас мало ли что.
Она показала на экран телевизора.
─ Сейчас посмотрим с вами небольшое кино. Кино неприятное, вы такое вряд ли видели. Но мне нужно вам его показать.
─ Я посмотрю, ─ сказал Ромка, ─ я решил… сотрудничать.
Она недоверчиво посмотрела на него.
─ Не хочу, чтобы вы перевели меня на “Зверобор Макс”.
Александра улыбнулась.
─ Хм. Приятно видеть, что вы не такой дурачок. Я думала ─ такой.
─ Такой или не такой, а у меня, кажется, нет выхода, кроме сотрудничества. Поэтому…
─ Роман, ─ сказала она, ─ хватит. А то я решу, что все слишком хорошо. Давайте смотреть.
Медбрат сел в углу. Александра ушла за стекло. Погасли лампы, зажегся экран, лицо Ромки выхватил луч света, чтобы Александра могла наблюдать эмоции. Появилась заставка “Зверобор ТВ”. Ромка смотрел, стараясь не оборачиваться на медбрата. Фильм назывался “Дерьмо монаха”.
По выгоревшему вагону поезда шел мужчина в плаще и шляпе. Он двигался медленно, и звук шагов его гулко разносился кругом. Шаг…шаг…шаг… Не торопясь, он зашел в первое купе. Там было совершенно темно. Мужчина долго щелкал зажигалкой, которая все не загоралась. Мелкие частые вспышки моргали в темноте. Наконец появилось пламя, слышно было как выбивается из зажигалки газ. Послышалась еще музыка: кто-то нездешний все тяжелее и тяжелее нажимал на клавишу рояля. Плим… плим… плим… плим…
– А, – вскрикнул мужчина: на верхней полке спиной к зрителю лежал человек. Мужчина выдохнул и деликатно похлопал его по плечу. Лежащий повернулся. Это был Ромка! От ужаса настоящий Ромка, в кабинете, вцепился в колено ногтями, Александра улыбнулась. Экранный Ромка, не моргая, глядел в камеру со злым выражением лица разбуженного человека. Все-таки через минуту Ромка понял, что это актер.
– “Пемолюкс” рассыпался, – сказал мужчина, – надо поднять банку.
– Как она упала? – спросил “Ромка”.
– Ваша жена полезла за шарами вечности – нарядить елку эсхатологии. Банка и упала.
– Но я не женат, – сказал “Ромка”.
– Я все устроил. Пойдемте.
Мужчина и “Ромка” вышли из купе. В вагоне красиво кружился черный снег, занавески чуть двигались. Они зашли во второе купе. В нем не было полок, а посередине стояло кресло парикмахера. Он сам суетился с опасной бритвой вокруг старика с намыленным подбородком и шеей.
– Мы – мужчины, – повторял он, подсвистывая, – мы мужчины. Сейчас побреем, сейчас побреем.
При этом он то и дело легонько резал старика по шее, кровь ручейками пробивалась сквозь пену. Он повернулся к “Ромке”.
– Надрезаю, чтобы забрать голову. Голову монаха. А дерьмо – останется ему.
Он кивнул и отделил голову старика от туловища. Она отошла легко, старик не мучился. Только сказал шепотом:
– Голову за маму. Голову за папу. Кому-то из родителей придется обойтись без нее: голова-то одна.
Дальше “Ромка” пошел сам. В следующем купе сидела женщина. Увидев “Ромку”, она истошно закричала:
–Зачем? Зачем ты позволил это сделать с собой?
“Ромка” закрыл дверь и печально произнес:
– Игра.
