Россия, которую мы потеряли. Досоветское прошлое и антисоветский дискурс - Павел Хазанов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учитывая статус, какой культ декабристов приобрел в советской литературе, мы ожидаем, что Пестель и другие декабристы будут изображены как противовес протосталинскому злу николаевского режима, но это не совсем так – опять же из-за позиции Авросимова по отношению к ним. Окуджаве явно мешает необходимость вывести в романе Пестеля. Вопреки требованиям редакторов Политиздата, он старается этого избегать[153]. В романе действия Пестеля даже подвергаются критике, особенно его несчастная склонность доверять другим декабристам – сборищу малодушных, наивных и двуличных «друзей»[154]. Хуже того, Авросимов постоянно видит в Пестеле какое-то нечеловеческое, может быть, демоническое существо, «страшного человека с маленькими глазами», которые «сверкают» в полумраке и в которых герою мерещится «дурное предзнаменование»[155]. Иными словами, Пестель наивен и вместе с тем он двойник инфернального Татищева, вот почему в какой-то момент Авросимов в отчаянии восклицает: «Ну их всех к чорту, пусть передавят друг друга, злодеи, упыри, все, все… чорт их всех раздери!»[156] И Пестель, и терзающие его власти – родовитые хищники этого мира, и Авросимову кажется, что он ощутит себя свободным, только если не поддастся притяжению ни одной из сторон в этой бесчеловечной политической борьбе.
И все же Пестель явно вдохновляет Авросимова. Герой ни разу не соглашается с его идеями, но впечатлен способностью Пестеля вырваться за пределы незримого круга, в котором обыкновенные, не столь сведущие в политике люди заперты, как куры в детской игре:
Брали курицу, клали ее на спину, прижимая к полу, и проводили мелом вокруг несчастной птицы, а затем отпускали ее. Она вскакивала, дурочка такая, пуча глаза… Так ковыляла она среди изображенного круга, а выйти из него не смела. <…> Все вокруг надрывались смехом… а кто-то вдруг возьми да и крикни:
– Да вы сами в кругу, черти лопоухие!
<…> История жизни учит, что лишь немногим из нас удается вырваться за сию линию, проведенную вокруг, и лишь они-то и могут понять, что сие – просто линия, а не Божье установление <…>
«Что же я спросить его [Пестеля] позабыл… как это он-то смог? Не боязно теперь расплачиваться? А не придется ли в круг тот вернуться?»[157]
В начале романа Авросимов сам – такая же «курица», но по мере развития сюжета он понимает, что приятности комфортной жизни – лишь «легкая преграда» на пути неудержимого нравственного порыва, «прямого указания, идущего, может быть, свыше, требующего от него вмешаться в судьбу несчастного, оставленного в одиночестве полковника»[158].
Впрочем, на этом отчетливость нравственного зова кончается, потому что самое поразительное в Авросимове – состояние полной растерянности, в которой он пребывает до самого финала романа, не зная, что именно должен сделать теперь, когда услышал призыв декабристов. Прежде всего, он не понимает даже, где в Петербурге пролегают линии разлома между политической субъектностью и аполитичной жизнью. В романе нет подлинных героев – примечательно, что героем величают только Майбороду, когда доверчивый Авросимов впервые его встречает[159]. Тем не менее люди все-таки вовлечены в некое оппозиционное политическое сообщество, хотя Авросимов неверно трактует эту вовлеченность, как неверно истолковывает он и действия злодеев в романе либо же просто не в состоянии их понять. Так, Бутурлин, приятель Авросимова, на вопрос последнего, стал бы он, если бы приказали, «рубить» друга на Сенатской площади, отвечает: «Сказал бы ему: „Прости, брат“ – и рубил бы. Да и он бы меня не помиловал, право…» Однако как раз перед этим Бутурлин оговаривает, что постарался избежать столкновения с декабристами: «…Сблизились, я крикнул Бестужеву: „Не вели солдатам своим стрелять. Мы вас только постращаем немножко!..“ Ну зачем бы я его рубить стал?»[160] Вскоре Бутурлину удается наказать Майбороду за донос на Пестеля. Но во время этой сцены Авросимов приходит в полное недоумение. Сначала он даже не замечает неприязни своих знакомых к капитану, видит только, что у них в его присутствии «серые» лица. Далее Авросимов наблюдает, как разворачивается заговор против Майбороды, в результате которого они изгоняют капитана из своего общества и выставляют его трусом. Они не поносят Майбороду прямо за сотрудничество с властями, а обвиняют в том, что он «оскорбил даму», про которую все знают, что она из публичного дома[161]. В такую же растерянность повергает Авросимова и поведение Слепцова, офицера, которому поручено найти тайник, где спрятан нелегальный политический трактат Пестеля «Русская правда». С одной стороны, чтобы завладеть рукописью, Слепцов нарушает клятву, данную им декабристу Заикину, поэтому Авросимов вызывает его на дуэль. С другой – перед дуэлью Авросимов сбит с толку тем, что не держит на Слепцова обиды: в конце концов, тот принимал пленника и заклятого врага в своем доме и не сообщил о продекабристских симпатиях и действиях Авросимова властям.
Полное непонимание Авросимовым подводных течений петербургской политической жизни достигает еще больших масштабов, когда он сам решает в нее вступить, что в романе изображено в духе гоголевской фантасмагории. До самого конца книги Авросимов явно хочет одновременно стать своего рода почетным декабристом и родовитым сановником, преследующим Пестеля. В какой-то момент он даже пишет письмо сестре декабриста, предлагая ей свои услуги и выражая соболезнования, и подписывается «кавалер Иван Авросимов», так как думает, что вскоре станет кавалером ордена Святого Владимира за помощь в преследовании декабристов[162]. За этой явной нелепостью в письме следуют и другие, уже совершенно фантастические. Что касается ордена, в романе с самого начала ясно, что якобы обещанная награда существует только в воображении Авросимова. Мы узнаем об этой фантазии во время одной из его первых бесед с Татищевым. «Уж не орден ли?» – думает Авросимов, когда граф ночью, после целого дня допросов, рядом с Петропавловской крепостью как будто что-то кладет ему в руку, – это что-то оказывается «красным бесенком», который тут же исчезает[163]. К финалу романа Авросимов, по-видимому, убеждает себя,
