Эта жестокая грация - Эмили Тьед

руку, потащил к лестнице.

– Снова-то она не упадет! – Алесса сопротивлялась, но с тем же успехом могла вырываться из железных кандалов. – Ты не можешь прикасаться к Финестре, болван. Землетрясение закончилось.

– Это было не землетрясение, впрочем, как и не несчастный случай.

Она попыталась обернуться.

– Ты кого-то видел?

– Я едва ли видел что-то перед собой.

Он отпустил ее, только когда они добежали до лестницы, и откинул мокрые волосы, прилипшие ко лбу.

Данте стряхнул с пальцев влагу и указал на ее лицо.

– У тебя кровь.

– Что? – Она коснулась щеки.

Данте снова схватил ее за локоть и потащил за собой, но она запуталась в промокших юбках, которые превратились в сети, сковывавшие ее ноги.

– Ох, да ради Богини, остановись. – Она вырвала руку из его хватки, нащупала застежку и, развязав юбки, зажала промокшие ткани под мышкой. Колготки оттенка зеленого леса, которые она носила под ними, по плотности не отличались от брюк, а кожаные сапоги, теперь уже, по всей видимости, безвозвратно испорченные, заканчивались выше колена.

Данте скользнул взглядом вниз, а затем поднял глаза и отвел их в сторону.

– Ох, прекрати, – поддела она. – Как будто женских ног никогда не видел.

– Просто продолжай идти, – хрипло выдавил он.

Когда они добрались до ее комнат, Алесса поспешила в ванную, чтобы осмотреть рану. Порез на ее виске, любезно оставленный случайным осколком мрамора, был прямым, длиной с ее палец и относительно неглубоким. Слава богам, хотя бы не требовались швы, потому что, если бы ей пришлось накладывать их самой, она, вероятно, рухнула бы в обморок. Сначала ухо, теперь лицо. Если так продолжится и дальше, Алесса станет походить на побывавшую в бою Финестру еще до начала Диворандо.

К ней заглянул Данте.

– Я нашел мазь. Стой спокойно.

Он поднял палец, но Алесса отшатнулась, споткнувшись о комод и свалившись в ванну.

– Ты совсем рехнулся?! – возмутилась она. – Ты не можешь прикасаться к моей коже, иначе умрешь!

Данте застыл.

– Ах, точно. Ну держи. – Он бросил мазь ей на колени.

У нее болела задница, пульсировал висок, а ноги, перекинутые через бортик ванны, задрались и торчали ступнями вверх, отчего она выглядела невероятно нелепо. Данте же, напротив, совсем не напоминал утонувшую крысу – он выглядел великолепно: волосы завились, белая рубашка стала полупрозрачной и прилипла к груди, а его брюки… нет, она ни за что не посмотрит на его брюки.

Алесса, откручивая крышку, уставилась на него.

– Смеешься надо мной? – спросила она. – Меня, по-твоему, снова пытались убить, а ты смеешься?

Данте поднес кулак ко рту.

– Тебя пытаются убить все то время, что я тебя знаю.

Она швырнула мазь ему в голову. Он ее поймал.

– Давай договоримся. Когда я говорю тебе бежать, ты слушаешься и не задаешь лишних вопросов, ладно?

– Ладно. И договоримся, что, пока я тебя слушаюсь, ты не тащишь меня за собой. С Финестрой нельзя обращаться грубо.

– Договорились. – Он потряс перед ней мазью. – Покончили с этим?

Алесса, приподнявшись на локтях и сузив глаза, присмотрелась к внутренней стороне его запястья. Обратила взгляд на два скрещенных лезвия, взятых в тонкий круг из крошечных букв, – на метку, означающую преступника, убийцу. На потускневшую метку.

Данте опустил руку, но она успела увидеть доказательство.

– Это подделка, – произнесла она. – Ты пометил себя сам.

Двадцать два

Si dice sempre il lupo più grande che non è.

В истории из-за маленькой лжи волк кажется больше.

Дней до Диворандо: 26

На лице Данте не осталось и следа улыбки.

– Зачем? – Алесса выбралась из ванны. – Зачем притворяться преступником? Изгоем?

– Почему тебя это волнует? – Он швырнул мазь на столешницу и вышел.

Оставляя за собой мокрый след, Алесса побежала за ним.

– Я пытаюсь тебя понять.

– Это твоя первая ошибка.

– Если ты не помеченый, тебе не нужен пропуск в крепость, так с какой стати ты согласился работать на меня?

Он не хотел – или не мог – посмотреть на нее.

– Потому что мужчины творят глупости, когда видят женщину в слезах?

– Этого недостаточно. Ты солгал мне.

Данте повернулся к ней, сверкнув глазами.

– Это ты меня нашла, помнишь? С меткой или без, я – изгой. Ни дома, ни семьи, ни друзей.

– Я рассказала тебе… – Она замолкла, вдруг почувствовав головокружение. – Я думала, ты понимаешь, каково это, но ты никого не убивал.

– Ты говоришь так, будто это плохо. Может, меня просто не поймали.

– Что произошло?

– Я не спас их. Одно и то же. – Он уставился в пол, обхватив пальцами рукояти своих кинжалов, словно только они привязывали его к земле.

Алесса не могла злиться, когда он выглядел настолько потерянным.

– Родителей?

– Для начала.

– Как бы то ни было, слушатель из меня лучше, чем Финестра.

– Тебе не нужна моя жуткая история.

– Что такое еще одна трагедия? – Она мягко пожала плечами. Данте почти улыбнулся, и Алесса осознала, что ее рискованная игра окупилась. – Я поделилась с тобой своей, – продолжила она с дразнящей ноткой в голосе.

Данте повернулся к залитой дождем балконной двери, сжал руки в кулаки и напряг челюсть. Она уже собиралась оставить его в покое, как он наконец-то заговорил:

– Их убила толпа. Люди, которых мы знали всю жизнь, обернулись против них, вытащили на улицу и забили до смерти.

Она вздрогнула.

– За что? Что они такого?..

– Ничего, – отрезал он. – Они ничего не сделали, чтобы заслужить подобное.

– Нет, конечно, нет, – поспешно отозвалась она. – Я не имела в виду…

– Они не были идеальными, но никто такого не заслуживает.

– Разумеется, нет. Просто я не могу понять, почему люди творят нечто настолько ужасное без каких бы то ни было причин.

– О, уверен, причины у них были. У людей всегда есть причины. Если они сильно чего-то хотят, оправдание найдется.

– Соболезную. Сколько тебе было лет?

– Достаточно. – Гнев в голосе был направлен на него самого, а не на нее, но она все равно вздрогнула.

– Сколько?

– Двенадцать. Но я был крупным для своего возраста. Сильным. Мог бы бороться, дать им шанс сбежать. Но ничего не сделал. – Голос звучал настолько глухо, что, казалось, вытягивал из комнаты весь воздух. – Я спрятался. Все слышал и ничего не сделал.

– Ты не виноват.

– Еще как виноват, – Данте провел рукой по волосам.

– Ты был ребенком.

– А они были моей семьей. Я должен был умереть вместе с ними.

У нее не нашлось слов. И даже если бы Алесса смогла подыскать правильные, все равно не достучалась бы до него через те стены, что он выстроил вокруг себя. И она не сомневалась, что, если скажет что-то не то, она разорвет тонкий спасательный канатик, который он ей бросил.

Как жестоко: даже когда человек делится своим горем, ему не становится легче. В физике существовали правила и законы, равные и противоположные реакции, баланс. Только эмоции не подчинялись законам. И хотя сочувствие для нее служило пуховым одеялом, ему оно не помогло. Независимо от того, сколько она готова была вынести, его бремя ей не облегчить. Даже ее руки, способные красть власть, силу и саму жизнь, не обладали достаточной