Эта жестокая грация - Эмили Тьед

свое имя.

– Не может же оно звучать так плохо.

– А я не говорил, что оно плохое.

– Так или иначе, но я вытяну его из тебя. Теперь это моя жизненная миссия. Ничто меня не остановит. Ни тиски для больших пальцев, ни пытки. Вот увидишь.

– С удовольствием понаблюдаю за попытками.

– Боишься щекотки?

– Ни капли.

– Я бы поспорила. Держу пари, ты хихикаешь, как школьница. – Алесса бросила на него лукавый взгляд. – Я удвою зарплату, если скажешь.

В его глазах заиграли смешливые искорки.

– Никакие деньги не сравнятся с радостью победы над тобой. Я унесу свое имя в могилу.

– Ой, да ладно тебе.

Он задумался.

– Ладно. Думаю, я смогу назвать его на смертном одре.

– Значит, я теперь с нетерпением жду два события.

– Так мы играем или нет?

Поддразнивать его оказалось приятно, но она не могла рисковать тем, что он передумает.

– Начнем с простого. Самое красивое место, которое ты когда-либо видел?

Он слегка поджал губы.

– Небольшой пляж на дальней стороне острова.

Ее сердце сжалось.

– На что он похож?

Он приподнял свой стакан, после позволив тому со звоном упасть на столик, и повторил это снова.

– На пляж.

– Какой пляж?

– Тот, где суша встречается с морем, – протянул он, упиваясь ее раздражением.

Она встряхнула бутылку, и содержимое заплескалось о стеклянные стенки.

– Развлеки меня. Я не посещала пляжи много лет.

Он возвел глаза к потолку.

– Высокие скалы с обеих сторон. К нему ведет узкая тропа, поэтому большинство решит, что оно того не стоит. Но вода… – Он замолчал, и на его губах застыла задумчивая улыбка. – Подобного цвета я нигде не видел.

– Звучит идеально, – выдавила она, тяжело вздохнув. Алесса наградила его скупой порцией напитка и сунула бутылку между бедер, в самое безопасное место на земле. – Мой вопрос?

– Если бы ты могла что-то сделать до Диворандо, что бы это было?

– Легко. Научиться контролировать силу и перестать убивать людей.

– Нет-нет. Игры должны быть веселыми. Выбери что-нибудь поинтереснее. – Данте поднес бокал к губам.

– Потерять девственность.

Данте поперхнулся. Раскрасневшийся и с выступившими на глазах слезами, он стучал себя по груди.

– Лучше?

– Намного, – прохрипел он. – Вызов.

– Хм-м. Скажи что-нибудь приятное о Калебе.

– Не-а. – Данте опрокинул содержимое своего стакана.

– Притормози, – запротестовала она, хохотнув. – Будешь пить так быстро, и игра закончится через пять минут.

– Нет. Железное здоровье. – Он похлопал себя по упругому животу. – Итак, Калеб. Ему подходит сила управления электричеством.

– Почему?

– Когда-нибудь оказывалась рядом с разрядом молнии? Не весело.

– Тебе жутко не везет.

– Ударило не прямо в меня. Еще я сломал семь костей, в том числе нос, получал ножевые ранения, ожоги и чуть не лишился пальца.

Она поморщилась.

– Боги, должно быть, действительно тебя ненавидят.

– Я в этом не сомневаюсь.

– Тогда нас двое.

Он усмехнулся.

– Ты спасительница. После Диворандо тебе и работать не придется. О тебе будут слагать сонеты.

– Или убью всех оставшихся Фонте на острове и оставлю жителей Саверио умирать. Это будет только моя вина. – Алесса прижала прохладный, запотевший стакан к щеке. – Ненавижу причинять людям боль.

– Да ты что? А так и не скажешь.

– У меня одна работа. Одна. Почему я не могу ее выполнить?

Он окинул ее оценивающим взглядом, закусив нижнюю губу.

– Ты сказала, что изголодалась.

– М-м?

Алесса прекратила пялиться на его рот, но его глаза – теплые и темные, как растопленный шоколадный торт с ирисками, – мешали сосредоточиться.

– Ты говорила, что, прикоснувшись к первому Фонте, почувствовала голод. Ты когда-нибудь ощущала настоящий голод?

Она сморщила нос.

– Все его ощущали.

– Не тот, когда ты пропустила ужин, а истинный голод. Настолько зверский, что ты готова давиться грязью, лишь бы заполнить дыру в животе.

– Полагаю, что нет.

– В общем, когда ты настолько голодна и в твоих руках вдруг оказывается еда, ты понимаешь, что тебя, скорее всего, стошнит, если набросишься на нее, но поделать ничего не можешь.

Алесса уставилась в свой стакан, словно в нем таились ответы, однако все, что обнаружила, – это собственное искаженное отражение.

– Ладно…

– Потому тебя и заточили здесь, да? Чтобы напомнить о связи и общности, отняв их, верно? – Данте дождался, когда она поднимет глаза, и выдержал ее взгляд. – Тебя морили голодом, и ты наелась при первой же возможности.

Тревога тяжелым грузом залегла у нее в животе.

– Хочешь сказать, я убиваю людей, потому что мне так душераздирающе одиноко, что я готова их поглотить? Потому что от этого не легче.

– Я хочу сказать, что ты не виновата.

У нее сжалось горло.

– В книгах смерть от одиночества описывается крайне романтично, но убивать других силой своего одиночества? Вот это я понимаю – талант.

Данте наклонился вперед, опираясь локтями о стол.

– Может, если бы ты сняла напряжение, то обрела бы некий контроль.

Ее губы дрогнули.

– Как легкий перекус перед основным блюдом?

– Вроде этого. – Данте побарабанил пальцами по столу. – Тебе можно заводить животных?

– Животных?

– Маленьких? Пушистых? Домашних животных. – Он изобразил, как царапает воздух. – Вроде кошки.

Алесса сделала глоток виски, закашлявшись, когда оно обожгло горло.

– Значит, ты предлагаешь завести мне кошку. Чтобы заполнить зияющую пустоту в душе. Кошку.

– Почему нет? Может, ты стала бы лучше видеть в темноте.

– Или убила бы кошку.

– Думаешь? – удивился он. – Их кожа покрыта мехом.

– Не знаю, да и выяснять не хочу. Если я убью милого маленького котенка, то никогда себе этого не прощу.

– Из-за кошки? Ты и так…

– Убила троих? Ты это хотел сказать?

У Данте хватило порядочности выглядеть смущенно.

– По крайней мере, они согласились. Животное согласия дать не может.

Данте по-прежнему выглядел задумчивым. Алесса предупреждающе вздернула палец.

– Если я завтра проснусь и обнаружу в покоях кошку, вас обоих выставят на улицу.

Он засмеялся, потянувшись за ее стаканом, потому что его опустел, но она шлепнула его по руке.

Была ли в его словах истина?

Алесса всегда верила, что должна принять свою изоляцию, винила себя за то, что позволяла одиночеству заполнять пространство, предназначенное для божественности, но слова Данте заставили ее усомниться.

Возможно, все это время она боролась с течением, плыла не в том направлении.

Алесса уже столько раз порезалась о лезвие надежды. Будет ли она дурой, если потянется снова?

Двадцать четыре

I frutti proibiti sono i più dolci.

Запретный плод сладок.

Дней до Диворандо: 20

Около полуночи Алесса ткнула пальцем в свою блузку. Она что-то пролила. В какой-то момент. Но не помнила, что именно. Она поднесла расплывающийся перед глазами палец к носу – упс, к щеке. Нет, все-таки к подбородку.

– Это не виски, – слова прозвучали сдавленно.

Развалившийся в кресле Данте перекинул одну ногу через подлокотник и, открыв рот, закрыв один глаз и прищурившись, осматривал резную деревянную статуэтку, которую держал перед собой.

– Нет, это вода, которую я велел тебе выпить час назад. Ты пролила половину на свое платье, и та, подобно реке, растеклась между грудями.

Алесса усмехнулась.

– Неправда. Не проливала я, а даже если бы и пролила, тебе не следует обсуждать бюсты леди.

– Бюсты? – Он уронил статуэтку, бесценную семейную реликвию возрастом не менее двух столетий, на подушку рядом с собой. – Сомневаюсь, что можно говорить «бюсты».

Алесса стояла, высоко задрав подбородок, в ожидании, когда комната прекратит вращаться.

– Только так и нужно. Бюсты почти всегда