Письма к отцу - Таня Климова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава шестая
Велика беда
Роман с нежным названием «Небесная гармония» начинается так: «Чертовски трудно врать, когда не знаешь правды». Его написал венгерский писатель, уже классик, Петер Эстерхази. Книга вышла в 2000 году. Она посвящена роду Эстерхази, история которого уходит корнями в двенадцатый век. Первая фраза перекликается с моей любимой – платоновской: «Мы могли ошибаться, но мы не могли врать». Этим роман меня и привлек в 2009-м, когда я поступила в Литинститут и стала интересоваться литературой профессионально. Первая часть – художественного, не документального – произведения посвящена легендарному роду Эстерхази, вторая – истории отца Петера, Матяша Эстерхази. Мне нравилось, с какой преданностью (и в то же время – осторожностью) автор позволяет повествователю рассказывать историю его – их общей – семьи. Дворянский род – князья, графы, дипломаты, епископы, высокопоставленные политики, меценаты – оказались на обочине жизни. Историю не пишут победители, ее пишут те, кто оказался не у дел, отдал власть в чужие руки (Сталин не написал ни одной автобиографии, тогда как его дочь сочинила несколько). Легко родиться бедным и всю жизнь таким оставаться, тяжело утрачивать прежние богатство и могущество.
«Чертовски трудно врать, когда не знаешь правды». Эстерхази пишет об отце. Мы все лжем о наших отцах, потому что мы не знаем правды о них. Отец – всегда – нечто воображаемое, говоря об отце, мы говорим о себе – о тех нас, какими мы бы могли стать, или о тех, какими бы быть не хотели. Мы не знаем наших отцов, мы родились после того, как их правда, тайна, загадка, отсутствие правды, тайны, загадки появились, мы передвигаемся коротенькими шажками, ощупывая стену в темноте. Стена шершавая и холодная, но нам зато не жарко.
Мы лжем о каждом, кого в отцы выбираем, лжем о боге-отце себе и своим детям, потому что о боге-отце мы не имеем никакого понятия. Лжем о диктаторе, когда это оказывается безопасным – мы отходим на дальнее расстояние или диктатор умирает. Наш – всеобщий – отец – это тот, кто обладает какой-либо формой власти. Мы его любим и ненавидим, мы чувствуем, что он нас бросит, как только прознает об опасности, но не можем не ожидать спасения или мести, не можем не верить в то, что мы все-таки любимы, что мы что-то значим.
Эстерхази создает удивительно лживое произведение – совершенное с точки зрения формы, вымышленное с точки зрения содержания. Эстерхази собирает мозаику, составляет каталог.
Петер Эстерхази – знаменитый писатель, гордость Венгрии, автор двух десятков книг – после написания «Небесной гармонии» (чувствует себя наверняка гармонично) обращается в государственный архив: узнать истину после того, как неправда уже записана. Государственный архив связан с органами госбезопасности – Эстерхази не терпится выяснить, интересовались ли им службы. Ему выдают четыре папки. Это досье. Он, только расставшийся с обожаемым, непостижимым – образом отца, вчитывается в документы. И узнает, что его любимый отец с 1957 по 1980 год был агентом венгерского гэбэ. Его милый, чуткий папочка – сексот, доносчик, осведомитель, стукач. В каждой папке – донесения Матяша Эстерхази на друзей, на родных, на коллег.
Можно себе представить: после такого открытия время становится ватным. Сердце почти не бьется, дыхание останавливается. Руки дрожат. Ты уже им все рассказал. Ты уже всем обо всем поведал. Можно закопать эти четыре папки в архив, никогда не перечитывать документы и верить в собственную иллюзию об идеальном отце. Но Петер Эстерхази поступает иначе – он пишет приложение к «Небесной гармонии» и называет его «Исправленное издание».
«Впервые в жизни я пишу от бессилия», – признается автор во введении и рассказывает настоящую правду о своем отце. О том самом отце, что был в центре повествования «Небесной гармонии», книги, которую Петер Эстерхази писал десять лет, перелопатив тонну материала, переговорив с огромным количеством людей. В «Небесной гармонии» на отце держалось все, «Небесная гармония» была начата при жизни отца, а закончена после его смерти. «Небесная гармония» должна была стать нерукотворным – небесным – памятником – небесному – отцу. Небесному[23], потому что пострадавшему от режима. Мемориал каждому отцу, которого коснулась власть в коммунистической Венгрии, всякому, кто от этой власти пострадал.
В «Исправленном издании» Петер дрожащими руками переписывает донесения отца и комментирует их. Отец занимался всем этим тогда, когда Петер взрослел рядом с ним, с милым папочкой. Триста страниц. Двадцать с лишним лет отец составлял донесения – в том числе на своих родственников, в том числе на Петера, собственного сына, который в тридцать написал саркастичную повесть о доносительстве и показал ее папе – папа отнес донос в органы внутренних дел. Потом повесть переработали в пьесу, а пьесу поставили на сцене университетского театра в Будапеште. Отец сидел в зале и аплодировал премьере сына. Написал старательную заметку о событии. И отнес в органы внутренних дел.
Петер не может справиться с эмоциями, переписывая страшные документы. Он плачет и комментирует в книге «слезные места» буквой «с». Последняя фраза книги: «Жизнь моего отца есть прямое (и страшное) доказательство, что человек – существо свободное». Петер Эстерхази просидел в читальном зале Центра исторической документации шесть месяцев.
Я давно задумала написать о Петере Эстерхази и даже положила перед собой блокнот с заметками на пятнадцати страницах. Этот блокнот я купила два года назад в Стамбуле в книжном магазине моего любимого музея – памуковского Музея невинности. Я дорожу этим блокнотом и записываю туда только самые ценные мысли и идеи. Я листаю страницы, исписанные моим – понятным только мне – иератическим – почерком. И я не хочу вносить ничего из того, что пришло мне в голову, когда я была в блаженном, гармоничном состоянии. Я не стану рассказывать о том, как психологиня посоветовала мне «разделить сферы влияния» – написать, что во мне мое, а что во мне отцовское, с чем отцовским я согласна, а что – категорически не принимаю. Не хочу рассуждать и философствовать о сотрудничестве с властью и о том, чем это было для моего отца и чем это могло бы стать сейчас – для человека моего поколения. Даже о честности размышлять не хочется. И о терпении – своем и чужом – совсем не мыслится. Я зачеркиваю страницы двумя кривыми линиями – крест-накрест. Все – пустое, обо всем уже сказано.
Даже о мальчике в ушанке, который, не отрываясь, смотрит в объектив, стоя около деревянного московского домика. Это мой папа, ему семь. И о нем все сказала эта фотография, тот человек, запечатлевший минуту, когда я еще не появилась на свет.
Обидно: я могу видеть фотографии отца, снятые до меня, а он не может смотреть те, что наснимали после него. Хотя у меня хорошая камера на айфоне, а еще мне подарили полароид, чтобы я складывала фотографии в альбомы, которые можно листать кончиками пальцев в жизни, а не на экране смартфона.
Обидно: Эстерхази не смог поговорить с отцом после того, как все об отце выяснил, но это ему и не нужно было – его настоящий отец застыл в воспоминании и он – сын – застал отца, будучи взрослым, то есть они оба были совершеннолетними и пробыли вместе – бок о бок – продолжительное время. Я ему и сочувствую, и завидую.
Я читала книгу Анни Эрно «Свое место». Это история об отце писательницы, простом рабочем, который просто умер в собственной постели, когда дочь приехала с внуком погостить к родителям. Эрно тяжело давалось повествование, потому что мало вспоминалось о папе, с которым не о чем было поговорить с ее подросткового возраста – отец не читал книг и единственную заботу
