Письма к отцу - Таня Климова

осталось двое маленьких детей от первой жены. В итоге – Марина Цветаева родилась предпоследней дочерью когда-то любившего другую – не ее мать – отца.

Через год после похорон Иван Цветаев женился на подруге первой жены – строгой, чопорной, самовлюбленной, но очень талантливой Марии Мейн. Он искал мать собственным детям и нашел ее – в той, что не любила броские наряды и шумные вечера, в той, что ценила одиночество и себя. Мария Мейн хотела стать знаменитой пианисткой и прожить долгую жизнь, а еще – родить себе и зрелому мужу двоих сыновей; ей было важно, чтобы сыновья ее защищали – от несправедливости и не-любви. Не сбылось: она музицировала только на домашнем рояле, вместо сыновей родились две дочери (Ася и Марина) и умерла она рано – от туберкулеза.

Отец посвятил жизнь искусству, настоящему хобби, сохраняющему воспоминания о всеобщем былом – музею изящных искусств. Марина Цветаева относилась к папе с нежностью – его стремление к мечте восхищало ее, его доброта и любовь к миру – вдохновляли. Он был одним из немногих в семье Цветаевых, кто добился того, о чем мечтал, – его музей превратился в лучший музей западного искусства. Его жизнь оборвалась так же трагично, как и у многих членов его семьи, – он умер через год после открытия музея. Последними словами его были: «Я сделал все, что мог».

Марина Цветаева и ее отец. Первое слово: благодарность. Второе: музей. Третье – седина (ни у одного человека в мире я не видела такого уважения к сединам). Она рано осиротела – сначала потеряла деспотичную, демоническую, контролирующую мать, осталась с младшей сестрой и отцом, который, зрелый, не планировал переживать двух собственных жен и оставаться с четырьмя детьми без них. Он хотел стареть в любви, участии и уважении, о которых никогда не просил. Но жил вне всего этого. Его первая дочь от первой жены, заставшая первую жену, собственную мать, писала: «Непоправимым злом в нашем доме было отсутствие обязательной и привычной заботы об отце, не слышавшем заслуженного им благодарного „спасибо“ от детей и жены, не видавшем от них ни ласки, ни внимания». Уважение, ласку, заботу он получил посмертно, когда дети стали понимать, без кого вынуждены взрослеть и стареть.

Марина Цветаева, волнуясь, переписывается с любимым Розановым, знавшим Ивана Владимировича: «У папы в гробу было прекрасное светлое лицо».

Вся моя жизнь от одиннадцати до пятнадцати лет – это чтение цветаевских стихов, пьес, прозы, писем. У нас дома, в папиной библиотеке, была целая полка Цветаевой – он пополнял ее, как только открывались архивы и публиковались новые материалы. После смерти папы новые книги покупала уже я – они переезжали со мной во все дома и все квартиры. Был даже диск – как только в доме появился компьютер с дисководом. Там полное собрание всего. А потом – сайты, потом работа в Доме русского зарубежья (я работаю – в музее) и библиотека со всем самым редким, дорогим, не достающимся простым смертным. В двадцать три я стала стыдиться своей страсти к цветаевскому всему, потому что знакомилась с ее исследователями и поклонниками. Мне не нравился ее фан-клуб, я не хотела в него вступать. Я любила ее любовью Георгия Адамовича, эмигрантского поэта и критика, который не сказал доброго слова о ней в печати, но многое нежное, поразительно-точное фиксировал в письмах к другим и в записках к себе (следил за всеми ее влюбленностями и интересами), находил общее (например, обожание Блока) и в последний год перед смертью посвятил ей стихотворение, которое мог бы подарить при жизни (но при жизни ни одного нормального разговора не случилось):

Поговорить бы хоть теперь, Марина!При жизни не пришлось! Теперь вас нет.Но слышится мне голос лебединый,Как вестник торжества и вестник бед…

Цветаева тоже внешне скрывала симпатию к Адамовичу, но анонимно писала ему нежные письма, а потом – перед отъездом из Франции в СССР – в смерть и в пустоту – в записных книжках процитировала его стихотворение с припиской: «Чужие стихи, но к-рые местами могли быть моими». Часто бывает, когда самым чутким и понимающим оказывается тот, кого называешь врагом. А стихи были о прощании с домом, поэзией и жизнью:

Был дом, как пещера. И слабые, зимние,Зеленые звезды. И снег, и покой,Конец, навсегда. Обрывается линия.Поэзия, жизнь, я прощаюсь с тобой!

Вот такой любовью я любила и люблю Марину Цветаеву. С такой же нежностью я отношусь к Адамовичу. И с такой же чуткостью – как они друг к другу – к каждому своему врагу.

Марина Цветаева и ее сиротство. После смерти папы она искала его в каждом, она хотела седины, успокоения и склоненной головы, даже не в свою сторону – в любую, в какую захочет этот, успокоение дарящий: «Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову – как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал прошлое, а слушал будущее, явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела. Это было видение совершенного покоя» (из очерка Цветаевой «Открытие музея»).

Она пишет письмо музыканту Сувчинскому, который был ее ровесником, а умер через сорок лет после ее смерти девяностолетним стариком: «Как мне в жизни не хватает старшего! ‹…› Мне очень трудно. ‹…› Я ведь совсем не вижу людей, особенно вблизи, мне в отношении нужна твердая рука, меня ведущая, чтобы лейтмотив принадлежал не мне». Ей – тридцать четыре, я уже знаю: тридцать четыре – это совсем немного, это только начало полноценной жизни. За плечами – мать, похороненная в ее детстве; потеря отца до всего самого страшного – до революции с двумя детьми на руках, без мужа, в новой, разрушенной, уничтоженной Москве. Невозможность быть старшей и необходимость ею становиться – в страшном быту, «развороченном бурей». Двойное сиротство: собственное и сиротство ее детей. Четыре дочери – Аля и Ирина – Ася и Марина – взрослеют без отцов. Ирина – созвучная Марине – умирает в приюте. Аля, Ариадна, переживет ее, как и всех в этой семье.

Глава про музеи и память получается самой большой в книге, потому что в ней то, о чем я говорила каждому встречному – перед общим сном, за дружеской беседой, за вином, кофе и ванильным молочным коктейлем на июльских верандах. В ней о том, что я любила всю жизнь, и о том, что готова отпустить, записав, зафиксировав в моей личной вечности, то, после чего я готова начать новую жизнь – с чистого листа.

Цветаева искала отца в старших современниках, в тех, о ком написала только после их смерти. Ее письма, очерки, эссе – сначала об отце, потом о значимых мужчинах – Бальмонте, Белом, Волошине, Брюсове. Она спорила и соглашалась с ними, она принимала их участие в своей судьбе, они любили ее за то, что ее можно отметить и превознести, они были ее соратниками в быту (с которым она не справлялась), они видели в ней родственную душу.

К Вам душа так радостно влекома!О, какая веет благодатьОт страниц «Вечернего альбома»!(Почему «альбом», а не «тетрадь»?)Из стихотворения М. Волошина

Когда умер Рильке, еще одна родственная душа, еще одна – как любила говорить Цветаева – не-встреча, она написала гениальное стихотворение «Новогоднее» и зафиксировала в письме к Пастернаку причину смерти любимого поэта: «Он устал от всемощности, захотел ученичества». Рильке умер в 1926-м, а сама Цветаева хотела ученичества пять лет назад, в 1921-м. Она даже сочинила цикл «Ученик», она тосковала по учителю, мудрейшему отцу. Ей было двадцать девять, учителю – князю Сергею Михайловичу Волконскому – шестьдесят. Он стар и мудр. Он – внук декабриста. Он – писатель и мыслитель – отрешенный, кроткий, умудренный. Она становится его ученицей, точнее, не так, Цветаева не принимала феминитивов – она становится учеником.

Быть мальчиком твоим светлоголовым,– О, через все века! –За пыльным пурпуром твоим брести в суровомПлаще ученика.

В 1935 году – Цветаевой было сорок три года – она написала цикл из двух стихотворений «Отцам». Под стихотворениями подпись – дата и названия мест, в которых они были написаны: Фавьер и Ванв, крошечная коммуна и городок в пригороде Парижа. Советская Россия еще не мыслится. Но по прежней – старой – России скучается, без прошлого не можется, и это прошлое грозится уйти, умереть, испариться, если не записать главных людей, всех стариков, которые старики – в хорошем смысле, не от слова «старость», а от слова «старина». Старина для Цветаевой всегда – подлинность.

Она не хотела принимать и понимать новый век, глашатаем