Легальный нелегал - Наиль Булгари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мурод, когда пьян, всегда возмущается, мол, русские силой захватили Туркестан. Но я иного мнения.
Ещё раз тряхнув чубом, воскликнул:
— Малика, опомнитесь! Представьте, как хорошо бы жилось великому узбекскому народу при Османах, ну, в крайнем случае, под британским флагом! Зачем русские понастроили свои дурацкие фабрики, заводы, театры, школы всякие, библиотеки разные, зачем? Почему у народа не спросили? Как было бы почтительно сидеть мужчинам в чайхане и вести степенную беседу, а женщинам сидеть за вышиванием!
— Русские скинули с нас паранджу! — прожигая меня насквозь, недвусмысленно произнесла Малика.
— Ха! — как бы в сильнейшем негодовании хлопнул себя по ляжкам. — Они это сделали намеренно, у них цель — развратить мусульманок!
По-моему, девушка устала от такой чуши, да и у меня самого язык стал деревенеть, а разум покрываться пеленой дурмана.
Присев на скамью, положив рядом букет, Малика, закинув ногу на ногу, явила миру изящный изгиб бёдер. Закурив «Кент», тонко выпустив дым, поощрительно оглядела мой наряд:
— В костюме Вы выглядели солиднее! Но джинсы Вам очень идут, похожи на ковбоя.
Откинувшись на спину, с напускной усталостью сказал:
— Одежда меняет человека не только внешне, она меняет его сознание. Надевая джинсы, я как бы обретаю свободу, а костюм закрепощает, заставляет быть всегда начеку. Джинсы — это стихия, это поэзия, это выражение протеста галстуку, белой рубашке и приданному им костюму. Костюм хорош тем, что помогает скрывать изъяны ума.
Хрустальным ручейком полился смех:
— Стихи часто пишете?
Ответил полуправдой:
— В детстве баловался, сейчас нет!
Опережая её просьбу прочесть что-нибудь из детства, предложил поужинать.
— Слышал, в «Голубых куполах» подают отменный шашлык, как?
Мое «как» было принято.
Вечер удался на славу. Принцесса много пила, много смеялась, часто подшучивала над моей причудой — идеей Османского господства. Не сосчитать, сколько раз к столику подруливали типы, приглашая даму на танец.
— Иди для начала умойся, побрейся, почисти зубы и спроси разрешения у своей жёнушки! — жестоко обрубала Малика страждущих поприжиматься танцоров.
Назревал скандал с криками и мордобоем.
— Госпожа, зачем же так категорично? — прошептал в её бриллиантовое ушко.
Погладив мои волосы, госпожа ответила:
— Я люблю Вас, Мустафа! В старом городе живёт моя подруга, едем к ней…
Из диктофонной записи.
«— …Зря ты так на Мурода злишься.
— Да я его ненавижу. Он поломал мне всю молодость, испоганил тело и плюнул в душу. Не хотела за него замуж, чуяла в нем шакала, да родители настояли: «Ах, какой красавец! Ах да ах!» После вывода их части из Афганистана этот мерзавец на волоске от трибунала был, но мой папа вмешался. Приехала какая — то комиссия из Москвы, что — то искала, что — то нашла. И там оказался замешан Мурод.
— Комиссий много бывает, но при чем тут он?
(Звон бокалов.)»
— За тебя, милый! Спрашиваешь, причём здесь он? Тебе скажу. Уже скажу! Я никому до этого не говорила, даже маме. Я все эти годы боялась, а сейчас, с тобой, не боюсь. Прикури мне сигарету, Мустафик. Спасибо… Это было на прошлый Новый год. Отмечали его в доме Кино. Ой, как вспомню эти противные, толстые, намалёванные лица — тошнить начинает. Я хотела уйти, а Мурод отвёл меня в сторону и зло сказал: «Делай, что я велю, иначе задушу». Потом ударил по щеке и ещё раз предупредил, чтобы не брыкалась. А затем, затем… (Всхлип.) Потребовал улыбаться и делать всё, что понадобится. (Сморкание.) Прости, Мустафик… Сказано это было так гадко и недвусмысленно, что сначала не хотелось в это верить. Гостей было человек тридцать, все семейные пары. Только один толстый и противный, с большой головой, с седыми короткими волосами был без жены. Около него все вились и смеялись его глупым шуткам. Потом я узнала, что это был не только главный начальник Мурода и остальных, но и их покровитель. (Судорожные глотки. Стук бокала.) …Мурод представил меня Исмаилу-ака. От его раздевающего взгляда, слюнявого рта хотелось бежать. Мурод больно сжал мой локоть, и я улыбнулась тому чудовищу. Закончилось тем, что… Ну, в общем, ты не маленький, понимаешь, чем заканчиваются встречи, когда муж-карьерист и негодяй оставляет свою жену с большим начальником. Я тогда хотела наложить на себя руки, но маму с сестрёнками пожалела… Ты меня презираешь, Мустафик?
— Не говори глупостей, дорогая! Слушай, что говорили мудрые:
Аллаху ведомо о том, что он творит,
А ты на милость бога положись.
Нет у людей в запасе ничего,
Чем можно промысел господень заменить.
— Поняла? Да и в чём ты можешь быть виновата? В диких нравах средневековья, в предательстве шелудивого пса Мурода?
— Он меня, как уличную потаскушку, подсовывал под нужных ему людей, а потом хвалился: «Я скоро, возможно, стану генералом. Немного ещё поработаю на Исмаила и его афганских друзей, а значит, моих друзей».
— Даже так? Не знал, что кроме меня у него есть еще друзья за границей.
— Друзья? (Нервный смех) Не друзья это, а наркоторговцы. Несколько раз Мурод привозил их с собой в Ташкент из Термеза. Они совсем перестали опасаться меня. Говорили о таких делах, что…
— Мало ли о чём говорят друзья за пиалой хорошего коньяка.
(Щелканье зажигалкой. Тяжёлый вздох.)
— Мустафик, мне очень страшно и неспокойно. Они как — то сидели у нас, играли в карты, пили, ели, каждый за троих. Мурод называл его Батыром, такого же большого, как Исмаил, чтоб он лопнул. Он еще смеялся как — то странно, будто булькал горлом. Он сказал: «Дустум должен приехать в Ташкент к Папе. Это хорошо, нам это на руку. Это очень облегчило бы нам торговлю».
— Ну вот видишь, торговля!
— Да нет же! Из какой — то страны Дустумии им должны поставить большую партию товара. Единственный, кто может помешать его прибытию, какой — то Ахмед из Пакистана, а убрать его сможет какой — то Малик.
— Что же, Мурод сам продает эту дрянь?
— Не знаю, милый, не знаю. Слышала, что после того как русские прямо на границе взяли нескольких узбекских полковников, которые контролировали проход груза через границу, им был нанесён большой убыток, и этот убыток надо теперь возмещать. Тот самый Батыр очень плохо отзывался о Ельцине.
— Мы, османы, тоже русских не любим,
