Эта жестокая грация - Эмили Тьед

– Ну конечно. Идеальный вкус. Моя ошибка.

Данте смотрел на них так, будто знал, что являлся темой разговора.

С вызывающе веселой улыбкой Алесса сунула еще одну ложку мороженого в рот, сразу ощутив вкус темного шоколада, который полностью испортил эффект. Она закрыла глаза, чтобы в полной мере оценить сочетание растопленного шоколада и фруктовой кислинки, тающих на языке.

Когда она вернулась в мир живых, Йозеф уже перешел к анализу Саиды, а Данте ткнул ложкой в свой лимонный шарик, словно тот его оскорбил.

– Хватит тянуть время, – сказал Данте. Упершись локтями в колени, он наблюдал за Алессой, которая расхаживала взад-вперед по комнате.

Она откладывала это так долго, как могла, пережевывая каждый кусочек обеда с особой неторопливостью.

– Мы вчера чуть не умерли, – напомнила она, театрально зевая. – Разве не нужно сегодня лечь пораньше?

Данте пристально посмотрел на нее из-под ресниц.

– Ты использовала это оправдание вчера. Мы делаем это или нет?

Однажды она уже лишила его сознания. Второе прикосновение может оказаться опаснее.

– Я передумала, – заявила она. – Это была ужасная идея.

– Пока будем искать идею получше, мы можем умереть. Послушай того, кто старше…

– Пф-ф. Ненамного, если вообще старше. Ты хоть знаешь, сколько мне лет?

Он затянул с вопросом, словно тот высасывал из него годы жизни.

– Сколько тебе лет?

Алесса улыбнулась, понимая, что разозлит его.

– Восемнадцать.

– Как я и сказал. Как самый старший…

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать. Или двадцать. Перестань перебивать.

– Как ты можешь не знать, сколько тебе лет?

– У меня нет карманного календаря, и несколько недель назад я потерялся в днях. Ты всегда задаешь столько вопросов?

– Не знаю, а я задаю?

– Ха-ха. А теперь позволь договорить. Как самый старший… – Он сделал паузу, ожидая, что его прервут, но вместо этого Алесса невинно сложила руки на коленях. – Могу сказать, что с чем-то неприятным лучше кончать побыстрее. Затягивание только усугубляет ситуацию.

К восемнадцати годам она усвоила эту истину, как никто другой, но сказать было легче, чем сделать.

– Сначала расскажи, как это работает. Гиотте может исцелиться после чего угодно?

Данте потянул за нитку, торчащую из обивки стула.

– Нет, не от всего, иначе мои родители были бы живы. Если отрежешь мне голову или обрушишь на меня стену, мне конец. От обычных травм я исцелюсь. Если травма повторяется, становится легче. Когда я впервые сломал руку, было чрезвычайно больно. К третьему разу почти ничего не заметил. И заживает все быстрее. Может, это часть… дара, не знаю.

– Так у вас всех?

– Если когда-нибудь встречу другого гиотте, обязательно спрошу.

– Ты не знаешь, как дар проявлялся у родителей?

– Я был ребенком. И не вел записей. Знал только, что о своем происхождении нужно помалкивать. Ну, и что время заживления зависит от серьезности повреждения, усталости и голода.

Алесса сжала губы, выдавив сквозь них воздух.

– Сейчас ты голоден? Устал? Хочешь пить?

– Все хорошо. Давай начнем с основ. Я знаю о твоем первом Фонте, но чем все закончилось с остальными?

Потирая руки, Алесса задумалась.

– Сердце Илси остановилось во время четвертой попытки. Хьюго пытался несколько секунд, а затем рухнул и расколол череп о стол. Даже не знаю, убила его я или падение.

Данте поджал губы, словно девушка описывала подробности похода за покупками, а не серию ужасных смертей.

– Тогда будем сидеть. Иди сюда.

Алесса едва успела коснуться стула ягодицами, как тут же вскочила.

– У меня холодные руки.

– Ну, в таком случае. – Данте хлопнул себя по бедрам, будто собирался уходить. – Садись.

– Это опасно. С Фонте есть повод рисковать, потому что мне нужны их силы. Но ты…

– Бесполезный? – В голосе слышалась непринужденность, но он сжал руки в кулаки. – Мне нечего предложить, нет ничего, что помогло бы защитить Саверио, поэтому не стоит добавлять еще одно лицо в твой список вины?

Алесса пальцами надавила на виски.

– Нет. Дело не…

– Что ж, ты права. Никто не будет по мне скучать.

– Я буду. – Ее нижняя губа задрожала, но она позволила себе пролить слезу. Они как раз и заварили эту кашу.

– Я не собираюсь умирать.

– Ты этого не знаешь.

Он пожал плечами.

– Меня еще ничто не убило.

– Нелепый аргумент. Любой может сказать так же и будет прав.

Данте подмигнул.

– Больше веры, Финестра.

Алесса уже находилась рядом с ним без перчаток, но никогда не снимала их ради него; и пока он наблюдал, как ткань скользит по ее предплечьям, она смотрела на свою собственную кожу, словно она была чужой. Тонкие голубые вены на внутренней стороне запястий, бледные ладони и тонкие пальцы. Сердце бешено колотилось о ребра.

– Я отпущу тебя сразу, если ты дернешься.

Данте потянулся к ней, но она отпрянула.

– Руки на стол, ладонями вверх. Никаких захватов.

Он вздохнул, но сделал, как ему велели.

– Но ты будешь чувствовать боль, верно? – спросила она.

Он поднял брови.

– Да.

– Тогда почему ты так чертовски спокоен?

– Переживание о боли от нее не защищает, – высказал он. – Если ты в ближайшее время не начнешь дышать, я ткну тебя в живот, как упрямого мула.

– Придурок.

– Ага. А теперь приступим.

Она занесла свои ладони над его и начала медленно их опускать, пока кончики их пальцев не соприкоснулись, один за другим, в унисон с ударами ее сердца. Рвано вздохнув, она прижалась своей кожей к его. Руки, как и он сам, поражали силой и ловкостью, грубостью, но в то же время изяществом.

Данте тихо хмыкнул, но она растворилась во внезапном приливе силы. «Да, нужно больше, бери, вот так». Ее дар взывал, словно океан, затягивающий тонущий корабль на дно. Сдерживая себя, она сосредоточилась на его лице, борясь с невыносимой жаждой, пока прилив не отступил.

Его челюсть напряглась, но он не отстранился. Когда Алесса убрала руки, они оба выдохнули.

– Хорошо, – сказала она. – Насколько было плохо?

– Терпимо. – Он хрустнул костяшками пальцев. – Еще раз.

– Рано. – Встряхнув руками, она направилась за водой и крекерами. Если он рисковал пострадать от голода или жажды, она собиралась засунуть еду и питье ему в рот при первых же признаках.

По привычке поставила оба бокала в центр стола и села, застигнутая врасплох осознанием того, что могла бы просто передать ему стакан без перчаток.

Данте проигнорировал крекеры, но осушил половину своего стакана.

– На этот раз ладони перевернешь ты. Я сам решу, когда остановиться.

Алесса ненавидела терять контроль, но не в ее силах было оценить степень его боли, а вот он мог это сделать. При следующем прикосновении ненасытная жажда вырывалась не столь ярко, и Алесса начала обращать внимание на все остальное. Она считала про себя, изучала текстуру его кожи, следила за ровным биением его пульса под кончиками пальцев, ловила себя на мысли о том, насколько живой себя чувствует.

Он отстранился, когда она досчитала до пятидесяти двух.

– Ну? – поинтересовалась она, затаив дыхание.

– Лучше. В первый раз было больно. Сейчас скорее… некомфортно, но не неприятно.

– Эти слова значат одно и то же.

– Не-а, неправда.

– Не неси чепуху. Если тебе неудобно, значит, неприятно.

– Не всегда.

– Приведи хоть один пример чего-то некомфортного, но