#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот вы где! – вдруг раздался голос из-за спины. Это был Сергей, он стоял за рябинами. – Я вас почему-то на другой лавочке искал. Сейчас обогну деревья и приду.
Голос его звучал ласково, но от Веры не ускользнуло его волнение, слова будто прыгали у него во рту в такт бешено стучащему сердцу в груди. Он был в смятении. Он боялся ее реакции. Быть может, он полюбил другую? Быть может, боролся изо всех сил с собой, чтобы не стать злодеем, который бросает свою женщину в беде, а теперь наконец сдался, потому что понял, что сопротивление нахлынувшим на него чувствам бесполезно? Но как, как он мог любить кого-то еще, когда для нее в целом мире существовал только он? Разве могло его сердце принадлежать другой, когда сам он обладал ее сердцем безраздельно? Почему-то ей казалось, что мир не может вместить в себе такого безжалостного противоречия, и хотя она была уже взрослой женщиной и знала, что как раз таки может, но именно сейчас ей нестерпимо хотелось быть ребенком и рассуждать по-детски. Мысли вихрем кружились в голове под шум тревожных рябин.
В это самое время в квартире Веры состоялся разговор между Татьяной Викторовной и Александром.
– По какому праву ты преследуешь мою дочь? – начала она без длинных предисловий. – И тем более врываешься к ней в квартиру? – она говорила сухо, без тени сочувствия и без единого намека на то, чтобы понять его и попытаться войти в его положение. Он это сразу понял и, как и многие молодые люди, только недавно ставшие взрослыми и еще, как перезревшие дети, избалованные и не привыкшие к тому, что окружающие не всегда стремятся входить в положение чужого для них человека, сразу ощетинился.
– А по какому праву вы со мной так разговариваете, Татьяна Викторовна? – ответил довольно дерзко он. – Разве любить человека нынче противозаконно?
– Любить – нет, а преследовать – да.
– А вы попробуйте докажите, что я именно преследовал ее. Вы ведь сами меня только что в квартиру впустили.
– Ну, друг мой, так у нас разговора не выйдет. Ты знаешь прекрасно, что я не впускала… то есть впустила, потому что выхода не было. Не выталкивать же тебя обратно, у меня на это сил нет. Но тебя никто не звал и никто не хотел, чтоб ты приходил.
Если Татьяна Викторовна говорила сухо, жестко, то все-таки по лицу ее было видно, что она волнуется и что ей тяжело дается сохранять самообладание и не выдавать свое возмущение. И напротив, по холодному и злому лицу Александра, по его тугим скулам, жестоким глазам было видно, что его никак не задевал тон Татьяны Викторовны и ее обвинения. Он мог обижаться на нее, мог оскорбляться, но возмутить его было непросто. Казалось, одновременно его забавляли все эти выяснения отношений. Он как будто получал наслаждение от того, что вызывал в окружающих необыкновенное раздражение.
– Вы прекрасно знаете, Татьяна Викторовна, что Вера осталась почти одна, жених ее быстро сдулся, лишь только она заболела. Вы живете с ней и видите ее каждый день, потому не можете этого не знать. Кто еще женится на ней? Кто еще захочет создать с ней семью? Кто не побоится ее диагноза?
Он хотел взять ее нахрапом, но Татьяна Викторовна не готова была так легко сдаться. Воспоминания о, как она считала, злодеяниях Саши были еще слишком живы в ней.
– Только ты один не побоишься, – усмехнулась она.
– Только я один.
– Как странно, – сказала мать, – вот мы разговариваем с тобой, и ты вроде бы говоришь правильные вещи, какие и любой нормальный человек мог бы сказать. Но из твоих уст они звучат по-другому. Как будто эти слова не доходят до души.
– Это к вам вопрос, если они не доходят до вашей души.
– Я имела в виду: не доходят до твоей души.
Александр надменно засмеялся.
– Что-то я не понимаю.
– Меня это не удивляет. Ты всегда был немного не от мира сего. Вроде говоришь на одном с нами языке – с нами, обычными людьми, – но не можешь нас понять. Ты и Веру потому никогда не мог понять, не мог понять, как тебе повезло, какой бриллиант тебе достался. Ты ее не уберег тогда, не убережешь и теперь. Так зачем встреваешь, когда она наконец полюбила снова и… полюбила хорошего человека?
– То есть противоположность мне? – засмеялся снова Александр.
– Да.
– Я теперь все понимаю. Напрасно вы такого низкого мнения о моей способности к самокритике. Я тогда не понимал, как мне повезло, а сейчас я знаю вполне. И уж если Вера простит меня, то я это докажу ей. Я ее теперь на руках носить буду.
Татьяна Викторовна сверлила его взглядом сквозь красивую оправу очков, которая придавала ее лицу академичность и въедливость учительницы.
– Если бы ты не сказал, что начнешь носить ее на руках, – она глубоко вздохнула, – если бы ты не сказал… до твоей последней фразы я почти начала верить, что ты можешь исправиться, повзрослеть, но лишь только ты произнес эти слова, как я поняла, что это все пустые обещания. Не исправишься ты, потому что даже близко не знаешь, не представляешь, что требуется от человека, чтобы создать и поддерживать нормальные ровные супружеские отношения. Не на руках носить жену свою нужно, а просто уважать ее, понимать ее, уметь с ней договариваться… Все это пустые слова для тебя, ты их не можешь постигнуть. Не дано это тебе. Прости. – Ей стало вдруг жаль его, и Татьяне Викторовне подумалось, что и он был чей-то сын, любимый, желанный, и его мать переживала за него и желала ему счастья семейного, а она вот так к нему – жестоко, без самой капли сочувствия… но другого выхода не было, каждый бился за счастье своего дитя.
– Вы по-другому заговорите очень скоро, да и неважно это… Вера затоскует… как она переживет то, что этот ваш Сергей, – он с издевкой произнес имя соперника, – бросит ее? А теперь, если позволите, я пойду поговорю с ней. Я никого не насилую, запомните это. Просто хочу, чтобы она знала:
