Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василису так и подмывало крикнуть:
– Остановитесь, товарищи дипломаты! Перестаньте, наконец, врать и дезинформировать центр. Говорите правду!
Но врождённая русская привычка безмолвствовать каждый раз её останавливала. Особенно нравилось Васюте в сопровождении Шурика и под настороженными взглядами бдительных гэдээровских полицейских, одетых в униформу времён минувшей войны, вечерами бродить по безлюдному центру Восточного Берлина рядом с посольством. Спустя четверть века после взятия рейхстага центральную часть столицы ГДР всё ещё не освободили от руин, и Васька мысленно представляла, что творилось на этой улице или площади в конце апреля 1945 года.
Её воображение рисовало чудовищные картины финальной битвы беспощадной войны. Где-то поблизости рвались вражеские снаряды и отдавали свои жизни храбрые советские воины. Страшно было подумать о такой смерти – выдержать все ужасы этой кровопролитной бойни, дойти ради освобождения немцев от коричневой
чумы до самого нацистского логова и погибнуть в последние часы войны, когда вот-вот должен был раздаться салют Победы. Сразу по прибытии в Берлин Василиса с Шуриком отправились в Трептов-парк и возложили цветы к знаменитому солдату в память о расстрелянном в Штукенброке Максиме Емельяновиче Селижарове.
Несмотря на беременность, Васяня с удовольствием прохаживалась по берлинским улочкам и закоулочкам, в особенности на окраинах города. В излюбленный обычай превратились розыски и посещение маленьких кафе и ресторанчиков в самой столице и за её пределами. В Москве они с Александром Юрьевичем частенько наведывались в питейные заведения разного профиля, но обнаружить там такую же добрую, умиротворяющую атмосферу, как в какой-нибудь деревенской забегаловке под Потсдамом, непритязательной по виду, но со вкусным, без жил и жира, шницелем и отменным пивом, было абсолютно невозможно.
Однажды Шурик провёз Васюту на служебной «Волге» в Западный Берлин. Восторгу предела не было. Восточная часть города тоже запала в сердце, но западная… западная половина превосходила всё увиденное до сих пор. Яркие, сочные краски рекламы, пестрота тысяч блестящих автомобилей, будто час назад сошедших с конвейера, роскошные, сверкающие огнями витрин универмаги с полками, забитыми всевозможными товарами, и отсутствующими очередями покупателей – как всё это казалось далёким от того социалистического образа жизни, в котором она выросла и где ей прививали марксистско-ленинскую вакцину – нет, мол, у пролетариата других ценностей кроме булыжника, железных цепей, серпа и молота.
Примерно таким, красочным и вольготным, где всё или почти всё доступно и всё или почти всё разрешено, где каждый или почти каждый улыбается каждому или почти каждому, где никто не заставляет именовать незнакомого человека другом, товарищем и братом, но все должны быть просто людьми, относиться друг к другу с уважением, по-человечески, – как раз чем-то подобным и
представлялся Василисе обещанный партией коммунизм. И вот вдруг выяснилось, что неизведанный общественно-политический строй, который в Советском Союзе многие десятилетия безуспешно пытались возвести под рубрикой «светлое будущее», уже имелся в наличии. И не в теории, а на самой что ни на есть реальной практике, причём не так уж далеко от границ отечества. Только назывался уклад той жизни совсем по-другому.
«И каким же грандиозным и удивительным, – подумалось Ваське, – будет этот город, убей меня бог, если когда-нибудь обе его части решат вновь объединиться в единое целое!»
Василиса, не обладавшая полнотой информации об обстоятельствах германского разъединения, была убеждена в том, что воссоединение рано или поздно произойдёт. Семейный или национальный раскол – явление всегда противоестественное. Но какими мощными преградами не перегораживай ход времени, история неизбежно сметёт со своего пути все заслоны и плотины. Если не в первом, то во втором, третьем или четвёртом поколении природа возьмёт своё, и всё возвратится на круги своя, как это и предписано судьбе – отдельной семьи или целой нации.
Столица ГДР, в отличие от Западного Берлина, имела одну замечательную особенность, которой дорожили советские командированные служащие. Из многих уличных телефонов-автоматов можно было, просунув в узенькую створку лёгонькую – из алюминия – гэдээровскую марку, позвонить на родину и в течение нескольких секунд передавать привет из социалистической заграницы. Однако пытливые сотрудники посольства этим не ограничились. Кто-то открыл настоящую «золотую жилу» для разговоров с Москвой.
На железнодорожном вокзале Фридрихштрассе, в пяти минутах ходьбы от посольского дома, обнаружился автомат, который после полного его заполнения монетками позволял вести бесплатные телефонные переговоры хоть со всем миром. Этот момент легко вычислял-
ся, и у вокзала тут же выстраивалась очередь из жителей посольского квартала, испытывавших острую ностальгию по отечеству и желавших за счёт товарищей по соцсодружеству («они нам должны куда больше») исповедоваться о наболевшем родственникам и друзьям.
В ходе очередной болтовни с мамой Диной Васька спросила, говорит ли ей что-нибудь слово «Шпрингдерхаузен». Мать ответила, что примерно так вроде бы именовалась германская лесопилка в Кудыщах, рядом с Осташковым, где, по рассказам деда Емельяна, перед тем, как уйти на фронт в Первую мировую, работал его брат Максим. Но точно она не помнит. Слово было какое-то заковыристое, но буква «Шэ», сдаётся ей, имелась и, кажется, даже стояла в самом начале.
– А зачем тебе, Васют, эти сведения? – поинтересовалась мать.
– Да просто так, мам, дедушку вспомнила, – прозвучало в ответ.
Василиса лукавила. Потребность в информации о Шпрингдерхаузене неожиданно встала в полный рост. Накануне в посольство пришёл конверт на её имя, опущенный в почтовый ящик в Восточном Берлине. Вся корреспонденция поступала по утрам в канцелярию и перед раскладкой по личным ячейкам на длинной многоярусной полке обычно – как бы чего не вышло! – просматривалась офицером безопасности. Хорошо, что Васюта успела изъять адресованное ей послание и не засветиться в несанкционированных контактах с иностранцами.
Письмо пришло от молодого западногерманского дипломата, с которым пару месяцев назад они с Шуриком познакомились в вагоне поезда Москва-Париж. На русском языке тот писал, что на следующей неделе будет в Берлине и предлагает ей с мужем вечерком в субботу встретиться на центральной площади, названной в честь русского императора Александерплатц, и где-то рядышком поужинать. Он в любом случае будет ожидать их на означенном месте.
Как законопослушному дипломату советского посольства отнестись к предложению встречи не просто с гражданином капиталистического государства, входящего в состав агрессивного блока НАТО, а с официальным, даже незаконспирированным сотрудником министерства иностранных дел? После некоторых размышлений Василиса с Шуриком решили в посольстве никого, в том числе кого надо, о предстоящем свидании не информировать.
– Это ведь не политические переговоры, которые ведёт посол Абрасимов, а сугубо личная беседа, – пришли молодожёны к общему заключению. – Абрасимово – Абрасимову, а нам тоже своей жизнью пожить хочется.
Васюта интуитивно
