Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот видишь, не маленькие, надо признать, но и не слишком обширные у тебя познания. Но ты, дружок, не одинок. Ты не помнишь, и все не помнят, и не должны помнить. Точь-в-точь в согласии с Экклезиастом. Я 35 лет в министерстве. Пришёл в наркомат на Кузнецком после самого, может быть, печального года в советской истории. Нет, не 41-го, а 37-го. Высотки на Смоленке тогда ещё и в проекте не было. И столько всего насмотрелся! Сотни виднейших фигур советской дипломатии того времени прошли перед моими глазами.
Рассказчик тяжело вздохнул.
– Порядки были ещё те. Суровые – больно мягкое слово. Про сталинские репрессии среди военных, партработников, учёных и деятелей культуры многие наслышаны, хотя и про них-то сегодня всё меньше стараются распространяться. Шефа жандармов российских с прусской
душонкой, Александра Христофорыча Бенкендорфа, снова вспомнили, под него идеологию нынешнюю выстраивают. «Прошлое родины нашей – на пять, настоящее – на пять с плюсом, а будущее – содрогайтесь, недруги, – настолько великолепно, что разум человеческий не в состоянии переварить».
Нельзя якобы великую историю отечества чернить, на позитиве, дескать, следует новое поколение взращивать. Нет, товарищи хорошие, – с горечью произнёс Акимыч, – не на героике, а на правде с её светлыми и тёмными переливами надо стар и млад воспитывать, даже если правда та временами резь в желудке вызывает. Нельзя жизнь на лжи выстраивать. Непрочно будет такое строение. Обрушится оно рано или поздно и погребёт под собой всех сочинителей и воспевателей мифов героического прошлого.
Василий Акимыч задумался. В знак благодарности за терпеливое выслушивание его нравоучений бывалому гвардейцу дипслужбы хотелось как можно полнее ввести в курс дела дебютанта сцены, в том числе воскресить забытые картинки истории, о которых на Смоленке было не принято вспоминать даже вполголоса.
– Как Тухачевского и Мейерхольда истребляли, в хрущёвскую оттепель кое-что приоткрылось. А как МИД наш родной жил, – вообще ни гу-гу. Между тем дипломатия пострадала не меньше, а может быть, и куда больше, чем остальные профессии. Чистка за чисткой, арест за арестом. Временами кабинеты подолгу пустовали, некому работать было, всех нестандартных железной метлой вымели. Шаг в сторону от магистральной линии – расстрел, ГУЛАГ в лучшем случае. Все по стойке «смирно!» стояли и только главный приказ наперегонки выполнять спешили – выявлять и разоблачать. И ведь люди интеллигентные, образованные, друг на друга как помешанные доносили, и в наркомате, и потом в министерстве. В крови русской такое стукачество, что ли? Ничем от рабочих и крестьян дипломаты холёные не отличались. Может, только поклёпы без грамматических ошибок сочиняли.
#А что ты не польский шпион (на «фашистскую» Польшу у нас всегда зуб имели), не троцкист и даже не сочувствующий, доказать ведь было абсолютно невозможно. Жуткое время средневековья вернулось, как будто Иван Грозный с Малютой Скуратовым воскресли. Но прямиком по Экклезиасту – ничего нового, всё уже до нас случалось. По кругу или по спирали гегелевской домчалась тогда русская тройка до злосчастного места в истории отечества, и крепко Русь лихорадило.
Весь МИД, – продолжал горькое повествование Акимыч, – дрожал перед теми, кого советская энциклопедия сегодня «выдающимися дипломатами, внесшими вклад», величает. А вклад их состоял преимущественно в одном – взращивании всеобщего страха и тупого поклонения партейному божеству. Господи, как же мы все тряслись перед каким-нибудь мелким, глупым, самонадеянным начальником, представлявшим собой абсолютно пустое место, но выбившимся в люди вследствие подобострастия и раболепия. Профессионализм покинул дипломатию, да он в ту пору, когда мировой пожар разжечь хотели, когда чуть ли не весь мир во врагах значился, и не требовался. Не перечесть издевательств со стороны всех этих малохольных замов, завов и помов, объявивших себя вершителями человеческих судеб, а за рубежом – чрезвычайных и полномочных с их барынями-салтычихами. А ведь по соседству паслись ещё стада баранов-лакеев, услужливо блеявших в унисон с вождями. Иногда они вселяли ужас даже больший, чем их покровители.
Ну и что в конечном итоге? – лицо наставника исказилось гримасой гнева и отвращения. – Где они все, эти самопровозглашённые божьи помазанники, фамилии которых требовалось произносить шёпотом и с придыханием? Куда делись властелины отдельных кабинетов, этажей, подъездов, посольских строений? Кто-нибудь помнит сегодня имена этих выдающихся? Все – достойные и недостойные, с орденами и без – все исчезли из памяти последующих поколений.
Вот так и славное имя великого советского дипломата Андрея Андреевича Громыко лет через сто будет знакомо разве что историкам, если только сверху насильно не заставят народ наш родства не помнящий вспоминать о его былом существовании. А возможно, припишут ему нечто злокозненное и по обычаю вычеркнут из памяти. Такое уже случалось с его предшественниками и ещё наверняка случится с преемниками. Кресло главы посольского приказа на Руси во все времена неустойчивостью отличалось.
А что касается таких самодуров, как нынешний заведующий германским отделом Аврелий Палыч Дуренко, их будут поминать – недобрыми, разумеется, словами – разве что те, кому эти сумасброды судьбу поломали. У многих русских уже сама фамилия выдаёт характер её обладателя, и – скрывай не скрывай – по одному звучанию семейного имени кое-что о человеке узнать можно. Дуренко – лучшее тому подтверждение.
К чему я, Максимка, всё это говорю? – Василий Акимыч хитро усмехнулся. – Начинается твоя долгая и, надеюсь, счастливая дипломатическая жизнь. Дай Бог, чтоб не пришлось тебе пережить те муки, которые на долю нашего поколения выпали. Работай на полных оборотах, от каверзных заданий не увиливай. Крепи мастерство, становись профессионалом высшей пробы. Они в МИДе при всех режимах в большом дефиците числились. Вырабатывай веру в самого себя. Хуже нет, если сам в себя не веришь или сомневаешься. Но знай, что велосипед, как ты верно подметил, изобрели задолго до твоего прихода в дипломатию. Да и к тому же выбранная тобой стезя – одна из двух, как выражаются некоторые, самых древних всезнающих профессий. Вторая, проституция, у нас в стране пока официально не признана, так что дипломатии приходится за всё древнейшее пока в одиночку отдуваться.
Между прочим, – тихонько произнёс мэтр дипломатии, – мне доводилось слышать, будто
