#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сережа, ну скажи мне, разве я не прав, что переживаю за твою будущность? – сказал отец, бросившись в последний раз убедить его. – Ведь второго шанса так взлететь в должности уже, может, никогда не будет… Разве можно рисковать, не имея никаких гарантий?.. Ведь врачам и так тяжело дается их профессия – сколько нервов, ответственности, да и зарплата нижайшая… Ведь должность!.. – говоря последнее слово, отец побагровел, протянул к нему трясущиеся руки, словно взывая к нему всем своим существом.
Сергей отвернулся от них и распахнул дверь, а затем, поколебавшись, все-таки повернулся и сказал, нарочно глядя только на отца, но не на мать, на которую был зол больше всего:
– Знаешь что, пап? В том, что ты говоришь, так много правды… но как мало в этом доброты и совсем нет стремления изменить мир.
И он ушел, намеренно стремительно, чтобы больше ничего не услышать от них.
Оставалась лишь Вера. Если и она заупрямится, если и она растопчет его мужское самолюбие, гордость, если и она втопчет в грязь его мечту, его цель, то он… Неужели сдастся? Неужели передумает? Такой глупости с ее стороны он не вынесет, он не сможет остаться с ней, если и ее мозг закостенел, как у тех, других. Нет! Тогда останется лишь одно, отношения их будут обречены, это точно. Так думал он, спускаясь по лестнице, выходя из подъезда, садясь в машину и не помня, как он спускался, как выходил из подъезда, как садился в машину. Кругом как будто установился густой и беззвучный туман. Но неожиданно туман рассеялся, Сергей вдруг вспомнил, что он делает и где он, когда услышал гудки телефона и голос Веры. Да ведь он сам позвонил ей! С трудом он сообразил и сказал, что сейчас приедет и что им нужно поговорить.
Но лишь только он включил зажигание, как его прошиб пот, в глазах на несколько мгновений потемнело. Вдруг он понял, что вся та ненависть, от которой он теперь задыхался, – ненависть к людям, которые не только не поддержали его, но еще и отговаривали от поездки, – имела противоположный эффект. Если бы не она, то, быть может, не было бы в нем жгучей страсти, не было бы желания перевернуть мир, но сделать по-своему, вопреки советчикам. Он быстро открыл окна, чтобы выгнать духоту из нагретого на солнце салона. Прохладный августовский ветер взбодрил ум, успокоил нервы. Он двинулся к Вере.
И в эти самые минуты, непостижимо долгие, его преследовали уничтожающие счастье мысли. Если Вера не поймет его, если засмеет, то он откажется от нее, откажется от всей идеи и с чистой совестью останется в Москве, будет строить карьеру, а она, неблагодарная, пусть живет дальше, как хочет, – это будет ее выбор, это будет всецело ее вина.
Но нет! Как можно было отказаться от всего лишь потому, что Вера еще молода, уперта и наивна? Разве это не новое оправдание его собственной лени и подсознательному желанию оставить все так, как есть, да еще и сбежать от любимой женщины, у которой проблемы со здоровьем? Можно было в мечтах говорить все что угодно: что он может быть жестким, что он способен на этакую подлость и оставит ее в час нужды, – но здесь, в реальности, в серых улицах Москвы, еще пока окрашенных зеленью скверов, аллей, парков, он уже знал, что не способен ни на одну из своих угроз. Нельзя было допустить в себе слабость, нельзя было использовать сомнения других людей, чтобы укрепить свое собственное сомнение. Вот в чем был арифметический просчет. Сомнения других людей и свои нельзя было суммировать. У них была только одна ячейка в уравнении!
Он должен был быть жестким прежде всего по отношению к себе, к своим планам, намерениям, а не к ней, женщине, он должен был вышколить себя, свою волю. Сергей знал наверняка: если сейчас не пойдет до конца, то и всю оставшуюся жизнь будет сдаваться при первой же трудности. А жизнь, как он только недавно говорил Алексею Викторовичу, и без того с головокружительной скоростью вытекала из его ладоней, и он не в силах был замедлить ее ход. Как легко было сказать: те или другие ученые, деятели – были героями, а я – нет, я родился простым человеком, как и миллионы, миллиарды людей вокруг меня, и нет моей вины в том, чтобы быть заурядным и уклоняться от добра. Стало быть, мне можно отступиться, мне можно переменить решение, выбрав жизнь обывателя, пользоваться плодами достижений других людей – и никогда не сделать ничего собственного.
Но, быть может, все было заблуждением: в том, чтобы просто поехать в Бразилию и получить лицензию, не было ничего героического. Это не был поступок. Это было просто действие. Он просто поедет. Просто пройдет обучение. Он просто вернется домой. Как легко все зазвучало при такой постановке вопроса, без налета завышенной важности. Наверное, все самые значимые поступки в жизни человека именно так и происходят – человек просто делает то, что делает, не мучаясь при этом от сознания собственной исключительности, – подумал он.
Вдруг Сергей с какой-то чистой ясностью сказал себе, что героизм не в том, чтобы родиться особенным, под особой звездой, – он в том, чтобы в нужный момент сказать себе: если не я, то никто. Нужно наконец перестать оглядываться по сторонам и искать людей, на плечи которых можно переложить трудные задачи.
А еще смелость в том, чтобы знать, что из твоего горения, из твоей жажды совершить поступок может ничего не выйти… «Но нет, если думать об этом слишком долго, если настаивать в душе на поражении… то я в итоге отступлю, ведь я даже билеты еще не купил, все малодушничаю», – решил Сергей и запретил себе думать о возможности неудачи. Был и еще один вопрос, спрятавшийся где-то в глубине его сознания. Вопрос этот был о том, раскрывать ли перед Верой все карты, поведать ли ей о повышении, которое он потеряет. «Нет, что же это я, в самом деле? – тут же сказал он себе. – Цену себе набить хочу? Да только ее с ума сведу,
