Четыре грустные пьесы и три рассказа о любви. 2012—2016 - Мария Говорухина

Ирина: Какой же это ужас!

Ангелина Ивановна: Здесь они не так лютовали, народ здесь, они думали, против власти поднимется. Ошиблись.

Ирина: Они во всем ошиблись. Нелюди.

Валентина: А он их взял, просто прошел и у старухи два письма взял. Последних письма.

Ирина: Если даже бы он взял сам, значит, наша вина. Не говорили, не рассказывали, не учили. Значит, наша вина!

Валентина: Права, не рассказывали.

Ирина: Кое-что мы с тобой плохо знаем, что о нем говорить.

Валентина: Знаешь, мне сейчас так страшно стало, это ведь все было и люди помнят. Помнят!

Ирина: Вот именно помнят.

Валентина: Слишком страшно это. Слишком. Я вроде сильная, а у меня все свело сейчас от страха.

Ирина: Вот потому что наша вина, простить мы должны.

Валентина: Сначала, пусть он кое-что о войне узнает, раз мы виноваты в его неведении.

Ангелина Ивановна: К свадьбе что ли нам готовиться?

Валентина: Как мне мама страшно: а если ей хуже станет?

Ангелина Ивановна: Хуже ей станет, если она решит, что он ее предал.

Ирина: Он ее одну любил и любил очень сильно.

Валентина: Вот это он и должен ей показать.

Ирина: А что потом? Он не может долго быть Андрюшенькой.

Валентина: Не знаю, Ира, не знаю.

Ангелина Ивановна: Пусть придет. Письма отдаст. И скажет ей, что…

Валентина: Скажет что?

Ангелина Ивановна: Что погиб. Сон это ее будет. Может, успокоится она. Во сне она за него замуж выйдет. Во сне. А дальше будем жить как обычно.

Ирина: Боре по любви дом нужен был.

Ангелина Ивановна: Я его сердце знаю, я его маленьким воспитывала: не герой, но и не подлец. А ты, Валя, мать слушай, мать плохого не скажет. Должен он, наконец, вернуться.

Валентина: Неужели она обман не почувствует? Они ведь ни капли не похожи?

Ирина: Речь идет о символе, Валя. Символ – он вернулся. Полуявь, полусон, полубред, полусказка, может, и неправильно это, но она узнает, как он ее любил, как он надеялся.

Валентина: Да никогда Борька не сможет ей это показать, напрасные надежды. Ну, оденем мы его, причешем, сумку в руки дадим, это же все равно не он будет. Никогда он не вернется.

Ирина: Для себя она решила, что он вернулся. Для чего-то это же все было нужно, пусть для того, чтобы он вернулся. Есть в этом что-то правильное и настоящее. Как в театре – все бутафория и все настоящее.

Валентина: Как давно я в театре не была.

Ирина: Понимаешь, в театре, где обман двойной, рождается порой что-то истинное, как вода. Актеры врут сначала себе, потом зрителю, а получается правда. Я хотела бы в театре работать, билетером бы пошла. Мне кажется, это так интересно: переодеваться и становиться другим человеком. Совсем другим, кожу менять полностью, чтобы ничего от себя не оставалось.

Валентина: Это ты Борису хочешь задачу поставить?

Ирина: Задачу… Ты его хочешь перевоспитывать, а я ему хочу дать материал для работы души, чтобы он смог стать Андреем.

Ангелина Ивановна: Не знаю, девочки, придумали мы с вами, может не надо всего этого, будем так жить.

Ирина: По-прежнему, мама, уже не получится.

Ангелина Ивановна: Так, дочки, почему я «да» скажу. Потому что я всю жизнь надеялась, что он вернется. Обнаружится, что пропал, память потерял, ничего не помнит, выходили добрые люди, а он потом все вспомнил, кто, что, где жили, и вернулся. Сира не одна ждала, вместе мы. А как его Аня ждала. Боря зла не причинит, по неведению он, по детской своей распущенности, по младенческому недоумию, но не по жестокости сердца.

Валентина: Мама, а почему же? Во что вы с Ирой верите? В кого? Он же ни на миг не шелохнулся, пошел и подлость совершил.

Ирина: Да он любит, любит, любит и на все пошел, на все, чтобы любимую удержать, а Виктор твой – ни на что. Ни на что не пошел, а сейчас гордый ходит, он ведь до такого не опускался. Подлостей не совершал. Он, когда я уезжала, сказал: «Держать не буду, может, счастье найдешь». Бушка сама Борису письма отдала – как вы не понимаете! Он просто нам их не отдал!

Валентина: Вот именно: он счастья тебе желал, а этот хочет на чужом несчастье свое личное счастье построить.

Ирина: А может, надо иногда за свое личное счастье побороться и к ногам вселенную положить? А если ты не способен букет цветов полевых любимой нарвать, о какой любви речь идет? Любовь – это способность на невозможное.

Валентина: Понятно, для тебя кража цветов любимой девушке в соседском саду – это рыцарский подвиг.

Ирина: Да, что-то рыцарское в этом есть.

Валентина: Ты себе простить не можешь, что уехала, или Виктору, что отпустил?

Ирина: Да не надо тут прощать. Значит, не моим он был человеком. Не вышло ничего и точка. Я не люблю перебирать события, как четки, я их перевариваю, забываю и иду дальше.

Валентина: А потом прошлое ловит тебя и настигает в самый неподходящий для этого момент. Ты вот думаешь, у меня все в черно-белых квадратиках. Нет, сестренка, я в шахматы не очень люблю играть. Я просто стараюсь самой гадости не делать и другим не позволять. А любовь, как и незнание законов, не отменяет ответственности. Я свою дочь так учила, а меня так учила моя мать.

Ирина: Меня она, видимо, учила чему-то другому. Когда люди кидаются и кричат: «Мы правы, а вы нет», я всегда начинаю сомневаться. Я ищу ответ в душе, а исхожу из того, что каждый человек не друг и не враг, а учитель.

Валентина: Гад он. И все. Хоть с одной стороны зайди, хоть с другой, дырявый он человек, дрянной, не поверю я ему больше никогда.

Ирина: Дырявый говоришь?

Ангелина Ивановна: Вы у него у самого спросите, хочет он или нет сюда так прийти. Не самим собой.

Ирина: А ты, мама, даешь на это добро?

Ангелина Ивановна: Шок у нее может быть. Слишком много лет она им болела. Но если по справедливости, не может он не вернуться. Никого ведь для нее не существовало, только он. Может, это свыше знак, что Бориса она за Андрюшеньку приняла. Обман ведь это, Ира, нужен он ей этот обман? Нужен, Ира, нужен, Валя, потому что обман может сердцу ношу облегчить. А у нее ноша стопудовая. Я ее облегчить не могла, вниз она ее тянула, потому что внутри знала – погиб, потому что всю жизнь оплакивала, а – вдруг вернется, вот откроется дверь и появится ее жизнь, ее счастье.

Валентина: Ношу облегчить – себе на плечи ты, мама, ее положить хочешь. С нее снять – себе положить. А если потом она Борю увидит – внук ведь, не спрячем его никуда и от него не откажемся, – что тогда делать будем?

Ирина: А во сне она другое лицо и запомнит, тут важно, чтобы она сущностью своей его ощутила, поняла, что жив. Про театр слышала, что даже метод лечения такой есть. Только невезучая у нас семья. Помнишь мама лотерейный билет, по которому мы выиграли деньги, и я этот билет потеряла. Невезучие мы.

Валентина: Ничего у нас не получится хорошего, тем более с помощью Борьки, дырявого человека. Я к таким уродцам, как он, симпатии не испытываю.

Ирина: А вот это хороший вопрос. Милосердие к уродцам, и физическим, и моральным, испытывать трудно, но к физическим проявлять милосердие благородно, а вот к моральным? К моральному уродству? Если одна грань любого человека уродлива? Кто-то дорогу не уступает, кто-то хамит, кто-то боится, кто-то лукавит. И так каждый гранями друг к другу поворачивается. И, если в молодости эти грани были незаметны, в старости они вылезают, как фурункулы. И вот ходят так люди в гнойниках, а кажется им, что они ангелы.

Валентина: Вот что я тебе скажу. Я на вашу авантюру пойду. Как в человека я в него не верю. Надежд у меня никаких нет. Но Серафима не успокоится, если решила, что это он. А я не хочу, чтобы ей было больно.

Ирина: Ты не пожалеешь. В него надо поверить. Поверить. И в нем есть любовь, вот это я точно знаю.

Валентина: Хорошо!

Ветер. Качаются занавески. За столом женщины и Борис.

Серафима: Я ведь знала, ты вернешься. Видишь, как постарела за эти четыре года. А ты думал, конечно, изменилась. Помнишь, маки рвали на поле и так смеялись, так смеялись. А награды твои… Как мама радовалась. Ты очень смелый, Андрюша.

Борис: Бушка, я

Ирина: Серафима, я

Борис: Я очень скучал по тебе. Я думал о тебе каждый день. Не было дня, не было ночи, когда бы я не думал о тебе.

Ирина: Вот это хорошо.

Борис: Когда ко мне пришла любовь, я подумал, что лечу. Лечу как на крыльях, лечу далеко-далеко.

Серафима: А ты помнишь, мальчик к тебе ходил – Боря?

Борис: Нет.

Серафима: Хороший такой был мальчик.

Борис: Нет.

Серафима: Его убили, сразу же, как пришли немцы. Он партизанил. А на каком фронте был ты? На юго-западном? Какая стрелковая дивизия? Я забыла.

Борис: Ты могла забыть? 246 гвардейский стрелковый полк 82 гвардейской стрелковой дивизии. Гвардии старший сержант, помощник командира взвода, командир отделения связи полка. Есть орден Славы III степени. В августе 44 года во время контратаки противника была порвана связь, под ураганным огнем, проползая между танками, восстановил связь, чем дал возможность управлять боем.