Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле - Мария Федоровна Мейендорф

ты! Что ты! – воскликнула моя Еленочка. – Откуда ты это взяла?» – «А это нам учитель сказал, что гигиена так называется по имени Гигии, дочери бога медицины». Тут мне пришлось этой крестьянке прочесть целую лекцию из греческой мифологии про бога медицины – Эскулапа. (Гомер считает Эскулапа смертным, а не Богом). Профессор, доктор, читавший будущим фельдшерицам курс по гигиене, не представлял себе культурный уровень своих слушательниц. Не могу не прибавить здесь, что девушка эта была и толковая, и сметливая. В фельдшерское образование входило между прочим и знание начальной химии. Она обратилась ко мне за помощью в вопросе о валентности химических элементов. Ее преподавательница посоветовала ей взять несколько частных уроков по этому отделу. В качестве знакомой я занялась с ней бесплатно. Через четыре урока она все отлично поняла, выдержала экзамен, а на вопрос преподавательницы, сколько уроков она взяла, ответила: «Восемь». Из опыта моих уроков зная, как трудно внедрить понятие о валентности даже гимназисткам, я была просто поражена способностью этой крестьянки. Во время моего пребывания в Советском Союзе я часто натыкалась на недостаток культуры молодежи, в то же время одаренной недюжинными способностями.

45. Новая паспортизация и смерть сестры моей Ольги Куломзиной

Подходил срок моего паспорта. Не только моего, но и всех жителей СССР. Появилась и в Одессе комиссия по обмену паспортов. В какой-то день все жители нашего дома должны были явиться в эту комиссию. У нас отобрали наши паспорта, заставили ждать там несколько часов и затем, вызывая того или другого, выдавали ему новый, на этот раз пятилетний паспорт. Вызвали и меня. Спросили, я ли та, которая приехала из Шадринска, и сказали:

«В таком случае подождите: мы вас вызовем позднее». Я села было на свое место, но потом подошла еще раз, чтобы спросить: «Ждать ли мне сегодня или позднее означает в другой день?» – «Конечно, в другой день». И я ушла без паспорта. Прошел месяц, другой, третий. Я не знала, должна ли я напомнить о себе, хлопотать как-нибудь о новом паспорте или просто ждать. Я продолжала ждать, пока в газетах не появилось объявление, что всем, не успевшим переменить паспорта, предлагается явиться тогда-то туда-то. Я, конечно, поспешила явиться. Застала в комиссии толпу народа. К концу рабочего дня я все же не была вызвана. Схватив чуть ли не за пуговицу уходящего председателя комиссии, узнаю от него, что я должна явиться в следующий, на этот раз последний, день паспортизации. Явилась. Встала в очередь. Обдумываю: что я им должна говорить? о чем умалчивать? что со мной будет? предстоит ли мне новый арест и новая высылка? Но я уже тертый калач, то есть все такое уже пережила, и мне не особенно страшно. Подхожу. У меня на руках бумага от домового комитета о том, что я служу домашней работницей у такой-то. Меня ничего не спрашивают, а говорят: идите к окошку №3. Я туда. Снова жду. Снова молчу. И вдруг мне протягивают готовый паспорт на мое имя на пять лет, но подписанный не этим числом, а тремя днями раньше, то есть тем днем, в который они должны были закончить паспортизацию. (Они скрыли от центрального органа, что в Одессе они не закончили ее вовремя, и, конечно, им было не до меня и до моей биографии). Тем и окончился период моей жизни, когда дальние знакомые, случайно встречавшиеся со мной на улице, восклицали: «Как я рада вас видеть! Ну, как с вашим паспортом?» – «Пока ничего не знаю». – «Да как же вы живете в полной неизвестности того, что с вами будет завтра?»

Тогда я, не без иронии, отвечала: «Да ведь и вы не знаете, что с вами будет завтра. Я привыкла к этому неведению».

Итак, я стала жить с паспортом, но продолжала, как и сейчас в Америке, не знать, что со мной будет завтра. А пережила я там страшное «ежовское» время. Ежов был назначен начальником ГПУ (Государственное Политическое Управление), получившего наименование НКВД (Народный комиссариат внутренних дел). При Ежове чрезвычайно усилился террор, количество арестованных увеличивалось с каждым днем. По ночам разъезжал закрытый автомобиль без всякого освещения внутри, и люди надолго, а иногда и навсегда были изъяты из своих семей и увозимы в этом темном грузовике. Многие обыватели не спали целыми ночами, все прислушиваясь, не приедет ли за ними «черный ворон» (так назывался этот грузовик). Но я привыкла не думать о моем будущем. Раз как-то ночью в нашей части дома раздался резкий звонок. Все соседи мои подумали с испугом обо мне. А я, спросонья, не успела испугаться, а подумала, что это кому-то телеграмма. Так оно и оказалось. Я – фаталист по характеру. Поэтому, хотя я и прожила под советским режимом больше двадцати лет, но эта жизнь не отразилась на моих нервах. Нервы мои отзывались только на семейные потери и горести, и их было достаточно. Меня ждало одно из них.

Вскоре после моего отъезда из Шадринска двинулась и Таня Олсуфьева в Париж к своей сестре, Анне Левитской. Она сейчас же начала, по своем приезде в Европу, мне писать оттуда. Она хорошо знала, что в Советском Союзе всякого можно арестовать, как при наличии писем, так и без них, и что письма ничего не прибавляют к судьбе намеченной жертвы царящего в России произвола. От нее-то я узнала грустную весть, что сестра моя Ольга Куломзина заразилась туберкулезом. Я сразу сообразила, что пользоваться уходом детей она не могла из страха заразить их, а я, как достаточно старая, заразой от нее не рисковала, а ухаживать за ней еще вполне могла. Я обратилась во французское консульство и узнала все, что она должна была мне выслать из Франции, чтобы вызвать меня к себе. Дело уже было на мази. Но тут-то и наступило ежовское время, и она не решилась продолжать свои хлопоты. Ей было около шестидесяти лет. Для чахоточных, хворающих этой болезнью смолоду, эти годы не опасны, но для тех, которые схватывают туберкулез под старость, болезнь эта становится скоротечной. Так и случилось. В апреле 1938-го года ее не стало.

Во время своего пребывания во Франции она успела выдать замуж свою дочку Лиленьку за А. А. Ребиндера, ставшего священником в городе Биаррице, и женить двух старших сыновей – Никиту на Софии Сергеевне Шидловской, дочери члена Государственной Думы, и Федора на Марии Николаевне Щербатовой, племяннице тех Анны и Мери, о которых я упоминала в главе 14.

Фото 71. Никита и София Куломзины женихом и невестой

46. Начало Второй мировой войны

Отношения Гитлера с Советским Союзом были в 1938 году самыми дружескими: летом этого года из СССР шли в Германию вагоны со свиными тушами, да еще зашитыми в чистейшие мешки из белого полотна. И это в то время, когда население России не знало, во что одеться, и сидело на полуголодном пайке! Где-то, не помню в Москве или в Киеве, была в это время сельскохозяйственная выставка. По поводу снабжения Гитлера продуктами из России остряки говорили (конечно, шепотом), что Гитлер получит на этой выставке первый приз «как лучшая доярка СССР».

1 сентября 1939 года Гитлер напал на Польшу. Это заставило Францию и Англию вмешаться в войну. Но они не успели спасти Польшу: к Гитлеру, нападавшему на нее с севера, присоединились и 17 сентября войска СССР, напавшие с востока. Это и было началом второй мировой войны. Через десять дней Варшава пала. Польша была раздавлена, правительство ее выехало в Англию.

30 ноября СССР направил свои освободившиеся войска на Финляндию. Зима была крайне суровая. Русские, недостаточно тепло одетые, гибли от морозов. Финны так упорно защищались, что, несмотря на большой численный перевес войск, коммунисты только в марте 1940-го года подписали мир с Финляндией, но не овладели ею. Между тем Гитлер продвигался через Бельгию и Нидерланды и в мае 1940-го года напал на Францию.

В это же тревожное время Ольга Егоровна заболевает воспалением легких. Ей уже 85 лет. Сын ее, доктор-хирург, приглашает к ней другого доктора, по внутренним болезням,