Эта жестокая грация - Эмили Тьед

Два полусонных стражника стояли у входа в склеп, где покоились все умершие Фонте и Финестры.

– Мы здесь, чтобы помолиться за… – Алесса с трудом выговаривала слова.

– Отвратительное, мерзкое чудище, – закончил за нее Калеб, говоря немного громче, чем необходимо. Он поморщился и отмахнулся от стражников. – Кыш, слышите? Мне и так не по себе, не хватало, чтобы на нас при этом пялились.

Стражники обменялись раздраженными взглядами, но пропустили их.

В мавзолее, полностью возведенном из камня, по обе стороны от прохода находились отдельные гробницы, изолированные воротами, чтобы не тревожить вечный сон обитателей.

Когда они добрались до первого пустого склепа, который, как с содроганием осознала Алесса, когда-нибудь станет принадлежать ей, – она в темноте разглядела одинокую фигуру.

В тот день, когда она встретила его, Данте стоял за прутьями клетки, великолепный и заполняющий пространство собственными изяществом и силой. Теперь он забился в угол, его глаза потускнели, а взгляд лишился жизни. И виновата была в этом она.

Если бы не Калеб, встрявший со своей язвительностью, она бросилась бы к прутьям и разрыдалась.

– Ты не мертв, – весело сообщил Калеб.

Данте медленно поднялся, как будто ему требовалось прилагать много усилий, чтобы двигаться.

– Ты тоже.

Калеб наклонился ближе к клетке, заговорив театральным шепотом:

– Не знаю, слышал ли ты, но она старалась изо всех сил.

Губы Данте изогнулись в полуулыбке.

– Она и меня пыталась убить парочку раз.

– Сначала пытает, а потом запирает? – Калеб покачал головой. – Женщины.

Алесса закатила глаза.

– Да, это явно женская фишка.

Хотя она могла бы расцеловать Калеба за его столь легкомысленное отношение к ситуации. Данте не удалось скрыть своих страданий, каждое его движение из-за перенапряжения превращалось в судорогу; от бессознательного стискивания пальцев в кулак до тика в челюсти. Это ее чуть не сломило.

– Она поведала тебе о своей теории? – спросил Калеб у Данте.

Когда девушка закончила объяснять, Данте сначала промолчал, просто уставившись в стену. А затем:

– Все они, да? Ты не могла понять этого несколько недель назад?

Они, сидя в темноте, смеялись слишком долго, разделенные прутьями и окруженные мраморными гробницами, в компании снующих крыс и насекомых, – всего в нескольких днях от конца света.

Калеб одарил их застенчивой улыбкой.

– Ну, уверен, вы хотели бы уединиться, но я сомневаюсь, что смогу подняться по лестнице без посторонней помощи. – Он повернулся к Алессе. – И ты не должна здесь находиться одна.

Данте напрягся.

– Расслабься, – выдохнул Калеб. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Ну, то есть… э-э, это не мое дело. Вообще-то, наверное, мое? Но мне этого не хочется, хотя нам в любом случае следует соблюдать приличия и создать вид, что она тебя ненавидит, поэтому я просто… отвернусь на пару минут.

Другого уединения не ожидалось, поэтому Алесса выбросила Калеба из головы и прижалась лицом к решетке. Данте ответил тем же, и его теплая кожа, обрамленная холодным металлом, очутилась рядом. Она ухватилась за испачканную ткань его рубашки и притянула так близко, как могла.

Тишину нарушало лишь его хриплое дыхание.

– Осталось недолго, – прошептала она. – Я подобного больше не допущу.

– Не давай обещаний, которые не можешь сдержать, luce mia. – Данте поцеловал ее между прутьями в лоб. – Не беспокойся обо мне. Я переживал дни и похуже. И, вероятно, придется повторить.

Ее щеки стали мокрыми от слез.

– Как ты пережил все эти годы?

Данте издал низкий, измученный вздох.

– Ты не хочешь об этом слышать.

– Я хочу знать все, чем ты готов поделиться.

Алесса взяла его за руку, выводя линии на грязной ладони, пытаясь запомнить ощущение каждого мозолистого кончика пальца и напряженного сухожилия. Поднеся его руку ко рту, в молчаливом извинении поцеловала темное пятно на его запястье, оставшееся от фальшивой татуировки.

– Ты не обязан ничего рассказывать. Особенно сейчас. Сейчас не время.

– Я в тюремной камере. Кажется, сейчас самое подходящее время для признаний. – Данте просунул ее руку сквозь решетку и поднес к своей щетинистой щеке. – Раньше он насмехался надо мной.

Алесса сглотнула. Она научилась распознавать акцент на слове он, когда Данте обсуждал своего обидчика. Он никогда не называл имени того человека, и девушка подозревала, что никогда этого не сделает. По мнению Данте, имена обладали силой.

– Он любил напоминать мне, что я был последним гиотте. «Ты совершенно один и умрешь в одиночестве, а когда это случится, ваших уже не останется». Как будто он знал, что это сломит меня.

– Скарабео лучше бы сжирать его медленно.

Данте фыркнул от смеха.

– Однако он ошибся. И я держался за это три года.

Ее возмутила непроизвольная дрожь, возникшая в ее теле при мысли о том, что по лесам Саверио бродили другие гиотте, как она всегда представляла в своих кошмарах. Но сложно абстрагироваться от историй, которые рассказывались на протяжении всей жизни.

– Есть и другие? На Саверио?

– Больше нет. – Хватка Данте ослабла, молчаливое разрешение отстраниться, но она этого не сделала. – К тому времени, как я освободился и отправился на их поиски, они умерли. Сгорели в своих постелях. От их домов не осталось ничего, кроме пепла и развалин.

Алесса прикрыла глаза, чтобы сдержать слезы.

– Сначала я отказывался в это верить. Пошел в ближайшую деревню, уверенный, что найду их там, но увидел свою тетю. Она едва взглянула на меня и велела убираться как можно дальше, сменить имя и никогда не возвращаться. Она не гиотте, поэтому ее пощадили, но дядя Маттео и Талия… погибли.

Неудивительно, что он проклял богов. Возможно, Кролло сделал невосприимчивым к ранам его тело, но не сердце. Алесса отказывалась верить, что Данте был проклят, но не могла отрицать и того, что на его существовании лежало проклятие. И все же он каким-то образом продолжал плыть против океана горя, сопротивляясь течению, которое пыталось утащить его вниз и превратить в чудовище Кролло.

Она переплела их пальцы.

– Все почти закончилось. Скоро здесь останутся только чистое небо, кошки и куча пляжей.

Данте грустно улыбнулся.

– Ты справишься, знаешь же.

Алесса потерла большим пальцем тыльную сторону его ладони.

– Я сражалась бы лучше, если бы за мной присматривал лучший телохранитель Саверио.

Вздох Данте был таким тяжелым от сожаления, что она ощутила его пальцами ног.

Последние дни промчались в головокружительном потоке приготовлений: крепость постепенно превращалась в госпиталь, армия готовила свои боевые посты, а ополченцы в лохмотьях практиковались на площади со своим уродливым, но эффективным на вид самодельным оружием.

Алесса и Фонте непрерывно тренировались.

Они разработали систему, своего рода чередование, чтобы у каждого была возможность передохнуть и восстановить силы и никто при этом не оставался один на один с основным потоком ее силы. Даже сейчас те разы, когда они не рассчитывали время, приводили Фонте в агонию.

С каждым днем сила росла, как будто тоже чувствовала надвигающуюся на горизонте тьму.

Данте с горизонта тоже не пропадал: его лицо постоянно возникало в ее сознании в самый неподходящий момент, и каждый раз ее