Письма к отцу - Таня Климова

веснушки, а нос оказался с горбинкой, но горбинкой приятной, не уродующей, а украшающей. «Моих книг здесь нет», – она не выдержала его взгляда, но сказала это резко, почти с вызовом. «А эта – твоя?» Он взял с полки роман «Допплер» Эрленда Лу. Роман стоял на букву Л, и она – действительно, сама того не заметив – впихнула свою книгу в папину библиотеку. «Как ты понял, что моя?» – она улыбнулась. «У нее новая обложка и выглядит она почти детской», – он поднял брови. «Это не детская книга. Она о кризисе среднего возраста и о чуваке, которого все достали, а он ушел жить в лес с лосем. Лось стал ему настоящим другом», – она старалась ответить грубо, но получилось почти нежно. Парень засмеялся: «Можно я возьму ее почитать? Меня тоже все достали, и я бы не отказался пожить с лосем где-нибудь в лесу». – «Бери, но ты все равно не вернешь», – сказала она и подумала, что больше всего на свете хотела бы, чтобы он вернул книжку, но не потому, что ей так была нужна эта история про чувака, который подружился с лосем, ей просто хотелось встретиться с этим мальчиком снова, при других обстоятельствах, не в библиотеке ее отца.

«Обижаешь, – он провел ладонью по рыжим волосам. – Я всегда возвращаю книги, я это даже твоей маме сказал». – «Хорошо», – ответила она, сдерживая то ли улыбку, то ли нервный смешок. Он открыл книгу на первой странице и начал читать:

Я похоронил отца.

А вчера убил лосиху.

Что тут скажешь.

Остановился, задумавшись. Спросил: «Ты тоже хоронила отца, верно?»

Когда умер ее любимый преподаватель, он завещал свою библиотеку Правительству Москвы. У преподавателя не было ничего материального, только книги – очень много книг в двухкомнатной хрущевке. Он преподавал зарубежную литературу и много путешествовал – побывал чуть ли не на каждом континенте и отовсюду привозил книги. На экзаменах он часто спрашивал студентов, из каких городов они приехали и где проводят лето, узнавал название города и сразу вспоминал книжный магазин, который в том городе находился. «Вы же туда зашли? Зашли ведь?» – смотрел на студента растерянно, приходилось обманывать: «Заходил, конечно, заходил». Преподаватель успокаивался и рассказывал о том, что полюбил в городе, в котором побывал студент.

Теперь она сама такой преподаватель. Она пишет списки для учеников, которые отправляются в другие города, – какие места нужно посетить, она знает каждый независимый книжный в России, она помнит, где находятся ее любимые книжные в других странах.

– Кому достанется его огромная библиотека?

– У него не было детей, из родственников только сестра. Она сказала, что библиотека достанется Правительству Москвы.

– А когда Правительство Москвы умрет, кто будет владеть его библиотекой?

Часть шестая

Глава первая

Без внимания «отца народов»

Груды книг. Отец – молодой, зрелый, старый. Отец – живой и мертвый. Отец – любящий и любимый. Книги про отцов и книги про дочерей. Книги об отцах и сыновьях – их бы читал мой брат, если бы ему было интересно размышлять о том, что значил для него отец.

В 2011 году я увидела на полках книжного магазина антологию «Все о моем отце». Я не купила ее, потому что она стоила дорого, а я училась на втором курсе и подрабатывала в книжном магазине «Читай-город» продавцом-консультантом. Продавцам-консультантам некогда читать книги, находящиеся на полках, – им нужно возить тележку и эти книги расставлять в соответствии с инвентарными номерами. Но у меня сложились хорошие отношения с управляющим магазина – он разрешал брать книги на ночь и с утра приносить их обратно – в книжный. За несколько ночей я прочла ту антологию. Меня поразило, что мало кто по-настоящему знает своего отца; я завидовала тем, кто, услышав просьбу о рассказе об отце, шел к отцу – проводил с ним время, разговаривал. Пожимал руку или обнимал. Я думала о том, как бы сама описала отца, и придумать не могла: мое воображение – чистый лист, образ расплывается, путается, не существует. У меня вообще был отец?

Я уставала в этом книжном магазине. Мне всегда хотелось кому-то позвонить, потому что я чувствовала себя одинокой – без друзей и близких. Я оставалась наедине со своими мыслями, и, когда мне становилось скучно – в магазине почти не было посетителей, и они справлялись с выбором изданий самостоятельно, – я вспоминала образ отца.

Я обедала в крошечном кафе через дорогу от своего магазина. Дешевом и уютном кафе – там можно было купить суп и второе почти за бесценок, а еще посидеть в мягком кресле около советского абажура. В этом месте я старалась записывать идеи для будущего романа об отце, который я непременно напишу, ведь я вспомню все, а что не вспомню, то допридумываю, никто же не проверит; моя – художественная – правда.

Я нашла тот блокнот, на обложке – редкая фотография Пастернака, смотрящего из окна. Фото сделал Александр Лазаревич Лесс. Вообще-то я не люблю Пастернака как поэта, но фотография мне понравилась – Пастернак вдохновенно смотрит вдаль, а его открытое окно похоже на окошко кафедры новейшей литературы в Литинституте.

В блокноте я фиксировала все, что помнила об отце. А еще – я переходила со второго курса на третий – записывала сюжеты, чтобы потом, когда нужно будет предоставлять свой текст литинститутскому мастеру для аттестации, могла пройтись по этим записям и написать рассказ, а может быть, даже повесть.

Рассказ о галстуке написать – о том, как мужчина сначала носит пионерский галстук, потом распадается Союз – он ходит в этом галстуке в девяностые, потом – в нулевые, потом – в двадцать первом веке, в 2023 году. Галстук меняется каждый раз, потом он его теряет – и становится человеком без галстука, обычным, таким же, как все, человеком, но именно в этот момент в нем проступает какая-то нежность к миру, какая-то цельность в осознании смерти и жизни.

Так и не написала.

Из всех книг из отцовской библиотеки, перекочевавших в мой, личный, единственный книжный шкаф, утраченных, отданных, забытых на скамейках или в кафе, больше всего я тоскую по «Чевенгуру» Андрея Платонова. Книга была дешевой – в мятой и мягкой обложке. Но для меня, двадцатилетней, лежащей на верхней полке плацкарта в поезде, несущемся сквозь декабрьские сумерки по городам юга России в нежном 2013 году, – самой дорогой. Я любила Сашу Дванова особой любовью, любила его умершего отца, понимала его тоску по осиротевшему миру и боль собственного сиротства. Платонов писал «Чевенгур» в конце советских двадцатых, он верил в социализм как в бога, он даже – без дураков – готов был считать Сталина отцом народов, потому что знал: миру необходим человек, который этот мир возглавит, а что делать, когда оказалось, что никакого бога не существует? Мне все время хотелось позвонить Андрею Платонову, написать ему записку и положить под алюминиевую кастрюлю на его крошечной кухоньке – съест суп и прочтет.

В «Красной нови» опубликовали повесть Андрея Платонова «Впрок». Сталин пишет собственной рукой на странице журнала слово «сволочь», читает дальше – «дурак», «пошляк», «балаганщик», «беззубый остряк», «болван». Сталин подчеркивает простым карандашом места, которые его особенно возмутили. Сталин не жалеет восклицательных знаков. Внизу страницы – кривым почерком, где буква «д» написана тремя разными способами, а строчная «т» как «т» прописная, но выше остальных – разгневанное: «Таковы, значит, непосредственные руководители колхозного движения, кадры колхозов?! Подлец!» Сталин выдыхает, резюмирует, зачеркивая косыми линиями название «Впрок», подчеркнув двумя чертами жанр, зафиксированный Платоновым в скобках, – бедняцкая хроника, ставит восклицательные знаки около слова «бедняцкая» и слова «хроника». «К сведению редакции "Кр. н."» пишет Сталин то, что потом с замиранием сердца будет читать новый, молодой редактор «Красной нови» Александр Фадеев: «Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойденную слепоту…» Сталин останавливается, поднимает карандаш к усам, ухмыляется, дописывает: «P. S. Надо бы наказать и автора, и головотяпов так, чтобы наказание пошло им впрок». Смешно – повесть называется «Впрок» и наказание должно пойти впрок. Сталин гордится собственной остро́той.

Созывается Московская ассоциация пролетарских писателей. На заседании Андрея Платонова объявляют вражеским агентом и «кулацким писателем». Товарищи по перу выслуживаются перед «отцом народов» – пишут разгромные рецензии на произведения Андрея Платонова.

Андрей Платонов – в мятой рубашке, с пухлыми губами – читает нежными голубыми глазами, острыми пальцами перебирает журналы и газеты