Письма молодого врача. Загородные приключения - Артур Конан Дойль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из трех оконных ставен я сколотил очень симпатичный приставной стол для приемной, покрытый красной скатертью и украшенный медвежьими лапами. Пациенты подумали бы, что я отдал за него двадцать гиней. Я проделал все это с легким сердцем и в прекрасном настроении, прежде чем на меня обрушился сокрушительный удар, о котором я тебе расскажу.
Конечно, с самого начала было очевидно, что о служанке не может быть и речи. Я не мог ее прокормить, не говоря уже о том, чтобы ей платить, и у меня не было кухонной мебели. Я сам должен открывать дверь больным, и пусть они думают, что хотят. Я должен сам мыть посуду и убираться в доме, и все это нужно делать тщательно, что бы ни случилось, потому что окружающим я должен представляться очень респектабельным. Ну, трудностей бы это не вызвало, поскольку я мог бы это проделывать под покровом темноты. Но я получил от мамы предложение, которое сразу упростило ситуацию. В письме она написала, что, если я захочу, она отправит ко мне младшего брата Пола, чтобы тот составил мне компанию. Я тотчас же ответил согласием. Это был веселый девятилетний мальчишка, который, я знал, с радостью разделит со мной все тяготы жизни, а я, если они станут невыносимыми, всегда мог бы отправить его обратно. Он прибудет через несколько недель, но при мысли о нем я радовался. Кроме как составить компанию, он мог бы быть в очень многом полезен.
Кто мог явиться на второй день, кроме капитана Уайтхолла? Я был в задней комнате, пытаясь прикинуть, на сколько ломтиков можно разрезать фунт консервированного мяса, когда зазвонил звонок. Я вовремя закрыл рот, чтобы поймать готовое выскочить сердце.
Как же громко зазвенел колокольчик в пустом доме! Однако я увидел, кто пришел, выйдя в прихожую, потому что дверь со стеклянными панелями, и я всегда вижу силуэты приходящих, прежде чем подойти к двери.
Я не уверен, вызывает ли этот человек у меня отвращение или симпатию. Уайтхолл представлял собой самую невероятную смесь добродушия и пьянства, распутства и самопожертвования, какую мне когда-либо доводилось встречать. Но он привнес с собой в дом дух веселости и надежды, за который я не мог быть ему не благодарен. Под мышкой он принес большой сверток в коричневой бумаге, который поставил на стол и развернул. Там оказалась большая коричневая ваза. Он пронес ее и поставил по центру каминной полки.
– Позвольте мне, доктор Монро, сэр, поставить эту безделушку у вас в комнате. Это лава, сэр, лава из Везувия, а ваза сделана в Неаполе. Ей…, вы решите, что там пусто, доктор Монро, сэр, но она полна моих наилучших пожеланий. А когда вы обзаведетесь лучшей практикой в городе, можете показывать на эту вазу и рассказывать, что она досталась вам от капитана военно-морского судна, который с самого начала был за вас.
Говорю тебе, Берти, что на глаза у меня навернулись слезы, и я едва мог пробормотать пару слов благодарности. Какие противоположные качества уживаются в человеческой душе! Я был тронут не его поступком и не словами, а каким-то почти женским взглядом этого надломленного, проспиртованного старого пьянчуги, выражавшим сочувствие и жажду сочувствия. Однако взгляд этот длился мгновение, и он снова сделался беспечным и вызывающим.
– И вот еще что, сэр. Я тут подумал о своем здоровье и был бы рад предоставить себя вам, если вы согласитесь меня осмотреть.
– А в чем дело? – спросил я.
– Доктор Монро, сэр, – ответил он, – я ведь ходячая кунсткамера. То, что у меня в порядке, можно написать на обороте… визитной карточки. Если есть жалобы, и вы хотите провести особое обследование, пожалуйте ко мне, сэр, и посмотрим, что я могу для вас сделать. Не каждый может сказать, что трижды болел холерой, а вылечился красным перцем и бренди. Если заставите… малюсеньких микробов чихать, они вскоре от вас отстанут. Вот моя метода лечения холеры, доктор Монро, сэр, и вам нужно взять ее на заметку, потому как у меня умерло пятьдесят моряков, когда я командовал военным судном «Хеджира» в Черном море, и знаю…, о чем говорю.
Я заполняю ругань и божбу Уайтхолла многоточиями, потому что чувствую, что безнадежно передать все их разнообразие и энергию. Я поразился, когда он разделся, поскольку все его тело было покрыто татуировками, среди которых была огромная синяя Венера прямо над сердцем.
– Можете стучать, – сказал он, когда я начал перкуссию груди, – но я уверен…, что никого нет дома. Они все ушли друг к другу в гости. Сэр Джон Хаттон пытался прослушать меня несколько лет назад. «Черт подери, дружок, где твоя печень? – спросил он. – Похоже, там у тебя все ложкой перемешали. Все не на своем месте». «Кроме сердца, сэр Джон, – ответил я. – Да, ей…, оно не сорвется с якоря, пока хоть один клапан там есть».
Так вот, я его осмотрел и понял, что его слова недалеки от истины. Я обследовал его с головы до ног, и от данного природой мало что осталось. У него была митральная регургитация, цирроз печени, болезнь Брайта, увеличение селезенки и водянка в первой стадии. Я прочел ему лекцию об умеренности, если не о полном воздержании, но, боюсь, мои слова на него впечатления не произвели. Он хмыкал и издавал горлом булькающие звуки, пока я говорил, но то ли от согласия, то ли от несогласия – не могу сказать.
Когда я закончил, капитан вытащил кошелек, но я умолял его рассматривать мою услугу как дружескую. Однако он не унимался и, похоже, решил упорствовать, пока я не сдамся.
– Моя ставка – пять шиллингов, если уж вы хотите решить все по-деловому.
– Доктор Монро, сэр, – возразил он, – меня осматривали люди, которым я бы и ведра воды не поднес, гори у них дом, и я никогда не платил меньше гинеи. Теперь, когда я обратился к джентльмену и другу, задушите меня, если я заплачу хоть фартингом меньше.
Итак, после массы пререканий все кончилось тем, что добрый моряк положил на край стола соверен и шиллинг. Деньги жгли мне пальцы, поскольку я знал, что пенсия у него небольшая, но все же, поскольку не мог их
